– В чем дело? – спросил он неприязненно.
Тень на пологе палатки пошатнулась, скрипнули кожаные сапоги. В голосе патэ Ирека, вот диво, явственно прозвучало смущение.
– Сэнир стратиг, к вам тут командиры… хотят кое-что сказать…
– Перестаньте мямлить, войдите и доложите как положено! – раздраженно сказал Матис, чуя приближение очередного приступа мигрени.
Патэ Ирек вошел. Докладывал он недолго.
– Я знаю ваше отношение, но все-таки решил спросить, они так настаивали…
– Вы что, с ума сошли? – поинтересовался стратиг кротко.
– Гнать их прочь? – предложил патэ, привставая с барабана.
– Разумеется! – Матис задумался. – Нет, зовите сюда, вместе с… подарком, сам прогоню.
Они возвратились затемно. За неделю Полесье здорово изменилось, возросло, под частокол подвели каменное основание, а сам частокол укрепили и нарастили. Появились площадки с машинами, сделанными по древним чертежам. Алек пустил Пегаса вдоль стены оценить изменения со стороны и едва не свалился в замаскированный ров.
Победителей встретил пир. Столы стояли под открытым небом. Алек хотел забраться на сеновал, зарыться в сено и проспать до обеда, но пришлось есть, пить и выслушивать речи. Пришлось ему и рассказать про ветер.
Первое войско под предводительством Проди вернулось раньше всех. Все были пьяны, никто не веселился. Налеты оказались удачными. Были захвачены кони, целый табун, в случае необходимости мяса хватит надолго.
Когда за столом наконец разговорились и можно было незаметно слинять, он встал и ушел, покачиваясь. Вино, которое он пил как воду, все-таки оказало свое действие, и Алек заблудился.
Что-то влажное прикоснулось к руке, Алек чихнул и проснулся. Острый запах щекотал ноздри.
Ну и ну!..
Вчера он так и не добрался до дома. В поисках хоть одного знакомого лица долго бродил по улицам, потом завернул в первый попавшийся двор…
Хозяин конуры снова ткнул его носом, взлаем потребовал освободить территорию. Алек вылез из конуры, отряхнулся, словно пес. Потрепал за уши черно-белого кобеля.
– Батюшки-светы! – Румяная полная женщина, выходившая из избы, ахнула и упустила кувшин. Алек непроизвольно подхватил мыслью посудину в пяди от земли, на камни дорожки выплеснулся белый молочный язык. Женщина подхватила парящий в воздухе кувшин, прижала к груди, словно опасаясь, что он отберет.
– Шон! Шон! – дрожащим голосом стала звать кого-то толстушка. На крыльцо вышел краснолицый здоровяк.
– Покарай меня Жива, если это не наш новоявленный племяш! – сказал он, тараща налитые кровью глаза и почесывая брюхо. – Эх-хо, вот так гость! Жинка! А ну собирай на стол! И пива!
Алек осторожно покачал гудящей головой, опасаясь, что при неловком движении она свалится с плеч и придется ловить, как кувшин.
– Нет, пива не надо, – невнятно пробормотал он. – Дайте простокваши или сыворотки. И покажите дорогу, где беженцы живут.
Завтрак все-таки пришлось съесть, потом дальний родич названой матери («Шогонар меня зовут, дядька Шон, ежели по-простому») проводил его. Алек как раз соображал, как его занесло в этот околоток городка, когда почувствовал приятное касание в Живе, которое всегда означало одного человека. Он завертел головой.
– Алек!
– У?
– Не хочешь поведать мне, где ты шлялся всю ночь? – Лина уперла руки в боки.
– Не помню.
– Ах, не помнишь?
– Не кричи, у меня голова болит…
– Ах, у тебя голова болит?!
Дядька Шон странно ухмыльнулся и поспешил попрощаться.
– Веди меня, – сказал Алек, патетическим жестом простирая руку, как потом оказалось, в противоположном направлении.
– Я с ног сбилась, разыскивая тебя! – ругалась Лина, таща его за рукав. – Где тебя носило?! Ребята беспокоились…
– А ты? – тихо спросил Алек.
– Что – я? Мне-то что? Хоть вовсе пропади!
Он вдруг обнаружил, что держит ее за руку. Голова кружилась. Девушка сердито сопела, но руку не отдернула.
– Лина.
– А?
– Поругай меня, пожалуйста, еще. Мне так нравится слушать, как ты меня ругаешь.
– Ты что, уже выпил с утра пораньше? – Лина остановилась, развернула его лицом к себе. – М-да, сколь чудный вид…
– Я боялся…
– Чего? – Ее теплые карие глаза оказались совсем близко. Почему-то глаза у нее всегда теплые, даже когда она кричит на него…
– Что ты… Ну, как остальные…
Слова ушли, остался только воздух, пронизанный солнечными лучами. Как хорошо… светло… спокойно…
– Как остальные – что?
– Ненавидишь меня.
– Э… Это еще за что?
– Я сжег Мечту.
– Ну и что? Деревни иногда сгорают. Будет новая Мечта, – беспечный тон не соответствовал выражению ее лица.
– Я убивал людей.
Лина вздрогнула, отвела глаза.
– Война.
Они молчали.
– Я тебя вовсе не ненавижу. Наоборот…
Последнее слово эхом отозвалось в Живе:
– Значит, ты меня не ненави…
– Дурак, идиот, какой же ты дурачина! – Она вдруг шагнула вперед, обняла его. Алек застыл, а Лина вцепилась в него, зажмурилась. Юноше показалось, что на щеках у нее блестят слезы, но этого, конечно, не могло быть. Они простояли так очень долго. Алеку тоже хотелось ее обнять, но как только он пошевелился, Лина отстранилась.
– Алек. Ты хоть знаешь, какой ты болван?
– Не знаю. Но начинаю подозревать.
– Фу! Чем это от тебя разит?
– Пивом. Потом. Собакой. Всем.
– Ступай помойся.
– Слушаюсь, сэнири.
Он залез в заводь, набрал пригоршни ила и принялся драть ногтями грязную кожу. Медленное течение несло разводы. Алек несколько раз окунулся, выплыл на холодную стремнину. Несколько любителей раннего купания держались далече, то ли от дивного запаха, то ли оттого, что Алек уже успел
