Илион

утверждает: окажись мы вдруг на Марсе, отрасти пару крылышек и жабры, это все равно не избавило бы нас от самих себя. Чувства остались бы прежними. Рамки сознания – теми же.

– Смеешься?

– Я никогда не смеюсь над мыслями героев «A la recherchе du temps perdu», – повторил Орфу, давая понять своей интонацией, что да, конечно же, смеется, но не над этим конкретным отрывком. – Да прочел ли ты книги, которые я послал в самом начале полета?

– О да, разумеется, прочел. Разве что… слегка перескочил через последние… пару тысяч страниц.

– Ничего удивительного. Слушай, вот строки, которые следуют сразу за тем кусочком о Марсе… Как тебе удобней: на языке оригинала или?..

– Английский, – расторопно вставил Манмут.

Не хватало еще в предсмертный час мучиться от звуков французской речи!

– «Единственно подлинное путешествие, этот уникальный источник юности, – процитировал гигантский краб, – вовсе не в том, чтобы навестить дальние края, а в том, чтобы получить иные глаза. Увидеть ту же вселенную с точки зрения другого человека, сотни других людей, и воспринять сотню различных вселенных, которые видят они и которыми сами являются».

Заслушавшись, хозяин «Смуглой леди» забыл даже о жестокой асфиксии, что неизбежно грозила им обоим.

– Так вот она, четвертая и последняя разгадка жизни, предложенная Марселем? Я угадал, Орфу?

Тот не ответил.

– Я имею в виду, – развил свою мысль капитан, – ты упоминал три ключа, каждый из которых подвел рассказчика. Сначала Марсель свято верил в снобизм. Потом – в любовь и дружбу. Наконец – в искусство. И всякий раз его настигали удары обыденности. Но то, о чем ты сказал, – совсем новый, неизведанный путь. Это… как бы точнее выразиться…

– Сознание, выходящее за рамки сознания, – тихо подсказал иониец. – Воображение, разрывающее путы воображения.

– Верно, – выдохнул Манмут. – Теперь я вижу.

– Ты и должен видеть, – изрек товарищ. – Теперь я гляжу на вселенную твоими глазами.

С минуту на линии слышалось лишь тяжелое дыхание европейца. Затем он словно пробудился.

– Ладно, давай попробуем вытащить мою старушку из трясины.

– А как же перископ?

– К черту перископ и колесницы. Лучше погибнуть, сражаясь, чем задохнуться в грязном болоте.

– Правильно, – одобрил краб. – Но почему ты говоришь «попробуем»? Что, возникли сомнения?

– Провалиться мне пропадом, если я представляю, как выбираться из этой мерзкой слизи, – бросил хозяин «Смуглой леди», раздавая виртуальные приказы системам подлодки. Когда на панели загорелись алые буквы «Реактор включен», моравек привел в боевую готовность реактивные двигатели и пироскопы. – Однако попытка – не пытка. Еще восемнадцать секунд – и держись, дружище.

– Тебе ведь известно, – немного свысока отозвался Орфу, – мои хватательные манипуляторы канули в Лету. Поэтому я склонен воспринимать твои последние слова как чистую риторику.

– Зубами держись, – прошипел Манмут. – Шесть секунд.

– Я моравек, – негодующе начал тот. – Что за намеки? Нет у меня никаких зубов…

Остальное потонуло в шуме заработавших двигателей. Оглушительно заскрежетали перекошенные кормовые перемычки. «Смуглая леди» издала протяжный стон и принялась пробиваться к свободе из склизких объятий Марса.

18 Илион

Илион, Троя, град Приама, Пергам… Как ни назови это место, оно безумно красиво ночью.

Внушительные стены в тридцать футов высотой залиты пламенем факелов, да еще и подсвечены снаружи кострами, что разложило троянское воинство в долине. Высокобашенный Илион почти не спит. В окнах высоких башен теплятся огни, дворики тонут в сиянии, на балконах и террасах мерцают канделябры и факелы… Из открытых дверей свет струится на широкие, вымощенные с великим искусством улицы. (Как-то раз я попытался воткнуть нож между камнями, острое лезвие погнулось, но не прошло.) Добавьте к этому тысячи и тысячи бивачных костров, на которых готовят пищу союзники, переселившиеся в Трою, и вы получите примерное представление об окружающей картине.

Здесь даже тени живут своей жизнью. Молодые простолюдины и простолюдинки занимаются любовью прямо в темных аллеях или на сумеречных террасах. Откормленные псы и мудрые кошки, перебегая из тьмы во тьму, крадутся по дворикам и переулкам, шныряют на поворотах оживленных улиц, где за целый день нападали с груженых телег кучи сладких плодов и мяса, хватают добычу и снова растворяются в полумраке закоулков или под виадуками.

Уж что-что, а смерть от голода или жажды местным жителям не грозит. При первом же намеке на приближение опасности, который поступил за недели до того, как на горизонте появились черные корабли ахейцев, в город были согнаны неисчислимые стада крупного и мелкого скота, так что поля фермеров на четыреста квадратных миль окрест опустели подчистую. Набеги за говядиной продолжаются и по сей день, кстати, всегда с большим успехом, несмотря на вялые попытки противодействия со стороны осаждающих. Фрукты и овощи стекаются за эти стены рекой – их поставляют те же смекалистые фермеры, что снабжают продовольствием греков.

Сотни лет назад, выбирая место для строительства новой крепости, предшественники троянцев главным образом рассчитывали на неистощимый водоносный слой, обнаруженный под землей. В Илионе и теперь четыре гигантских прохладных колодца, которые ни разу еще не пересыхали. Мало этого, Приам надежности ради велел развернуть и провести через город северный приток реки Симоис, для чего были проложены легко охраняемые каналы и подземные виадуки. Пожалуй, у ахейцев даже больше проблем с пресной водой, чем у номинально осажденных сынов Приама.

Население Илиона (а это самый огромный по нынешним временам город на Земле, что совсем неудивительно) увеличилось с начала войны почти вдвое. Сперва под защиту неприступных стен собрались мирные земледельцы, козопасы, рыбаки и прочие обитатели здешних долин. За ними потянулись дружественные армии, причем не только доблестные герои, но и супруги, дети, седовласые старцы, собаки и скот.

Союзников можно условно разделить на несколько групп. Прежде всего это некоренные «троянцы», то есть дарданы и жители небольших городков, достаточно удаленных от Илиона, включая ратников, населяющих подножие горы Ида и даже саму Ликию. Далее следуют войска из Адрастеи и других мест, расположенных на многие лиги к востоку, а также пеласги из Южной Лариссы.

Европа прислала на выручку фракийцев, пеонов и киконов. С южных берегов Черного моря явились на помощь гализоны. Расхаживая вечером по городу, можно услышать у костров, как поют и ругаются пафлагонцы и енетои – пришельцы с далекого севера, вероятные прапрапрародители венецианцев. Из центра Малой Азии прискакали оборванные мизы. В этом племени мне знакомы лишь двое – Энном и Настес.[14] Если верить поэме, Ахиллес заколет обоих в беспощадной битве у берегов Скамандра, после которой волны реки побагровеют от крови на многие месяцы, а русло запрудят груды мертвецов, отправленных в Аид рукой прославленного мужеубийцы. И в их числе позабытые всеми Настес и Энном.