— Пса на цепь, а то пристрелю! — скомандовал он, и Мурат загнал Токо в будку. Когда он вернулся в дом, гость сидел за столом с двумя бутылками рисовой водки.
— Дай, думаю, переночую у колдуна, авось не превратит в свинью, — ухмылялся розовощекий. — Может, отвару какого нацедишь, чего-то сердчишко пошаливает, брюхо из штанов лезет, как квашня. Давай, давай, не жалей. Завтра все равно все твои зелья-притиранья в реку спустим.
Лежащий на низкой деревянной кровати дед отвернулся к стене.
— Ты нос не вороти, колдун, не вороти. Лучше о закуске позаботься, о грибочках да огурчиках. А с кровати слазь. На ней спать буду я. А тебя все равно в пустыню выгоним.
— Никуда я, сынок, отсюда не поеду. Жить-то мне осталось всего ничего, — вздохнул Турсун.
— Еще как поедешь, старый хрыч. Побежишь в пустыню резвее жеребчика. — Он нехотя поднялся, подошел к кровати, пинком сбросил деда на пол. Задергался дед, захрипел, горлом хлынула кровь. Мурат впился зубами розовощекому в ухо и больше ничего не помнил.
Он пришел в себя от боли, потянулся рукой к правому уху, туда, куда впивались, как ему казалось, раскаленные иглы. Верхней половины уха как не бывало.
Он лизнул липкие соленые пальцы, застонал.
— Заткнись! — сказал толстяк, успевший опорожнить обе бутылки. — Моли бога, что все зубы еще не вычистил. Будешь знать, как кусаться, пес шелудивый.
Раньше говорили: око за око. Я же заявляю: ухо за ухо.
Ух-ух-ух-ух-ух! — Он затряс животом, корчась от смеха.
Гость плюхнулся плашмя на кровать и засопел.
Внук прикрутил фитиль в лампе, сходил в сени за кувалдой, проверил, занавешены ли окна. По стеклам ползли змееныши дождя. Оглядываясь на деда, Мурат накрыл холстиной толстяка, вцепившегося руками в подушку, как будто подушка, как сказочный дракон, уносила его в поднебесье.
Когда пятно по холстине расползлось на полкровати, Мурат оглянулся: дед уже не лежал на полу, а сидел, прислоненный к лавке. Неужели жив?
— Мурат… пи-и-и-ить, — простонал дед. Его зубы стучали о края чашки, когда он с трудом глотал молоко.
— Дедушка, я укокошил толстяка насмерть. Кувалдой, — сказал Мурат на ухо деду. Тот завздыхал.
— Ох, ох, тяжкий грех… Тем легче он тебя сразит на том свете… Что ж теперь будет, внук?.. — Язык у деда заплетался, слова он выговаривал с трудом. После долгих вздохов он зашептал: — Заводи обоих осликов прямо сюда, в комнату… давай навьючивать. Бери весь порох, жаканы, дробь, соль… пшена полмешка, полмешка рису… Одеяла бери верблюжьи, оба полушубка, валенки, сапоги… Надо скрываться в пещеры, деться больше некуда.
Мурат сделал все, как велел дед, затянул ремнями поклажу.
— Где кувалда? — спросил дед и попросил вложить ему рукоятку в руки. Мурат вложил.
— Помнишь теплый ключ ниже города Созерцателей Небес? — спросил дед. — Там, под водопадом, вход в пещеры… Будешь проходить сквозь водяную стену — закрои осликам глаза… не то заупрямятся… Раньше осени сюда не возвращайся… Осенью попробуй уехать в Урумчи, к отцу… Добрые люди помогут добраться… Но не раньше осени… Обещаешь?..
— Дедушка, — заплакал Мурат, — садись на ослика.
— Пусть думают, я убил… Никто тебя не хватится.
А я… сейчас… умру… — сказал дед. И голова его упала на грудь.
Сколько Мурат ни бился, поднять мертвого на ослика он не смог.
Когда тело деда стало холодеть, он погасил лампу, перестал плакать и двинулся в путь.
Возле мельницы он оглянулся с пригорка на родную деревню. Полночный дракон сожрал все лучи неба и земли, упиваясь мелким нудным дождем. Лишь вырисовывался по правую руку пирамидальный тополь.
Никаких отшельников в городе Созерцателей Небес он не нашел. Пещер было великое множество, они далеко уходили в глубь гор. В одной обнаружилось озеро с теплой водой и серебристыми карабкающимися со дна пузырьками. Откуда-то сбоку просачивался слабый свет. Токо смело зашел в озеро по грудь, но пить не стал. Полчища летучих мышей носились с писком над водою. Одежда отсырела, но Мурат решил на первых порах обосноваться здесь, потому что обнаружился ручеек, вытекающий из-под черного камня, и ослики вслед за псом напились.
Глаза свыклись с полумраком. За ручьем Мурат нашел деревянный помост с трухлявой соломой, а еще дальше, почти у кромки воды, — очаг и небольшой медный котел. «Может быть, прадед моего дедушки тоже спасался здесь от надутого», — подумалось Мурату, и от этой мысли ему полегчало.
Помня дедовы наставления, он ни минуты не сидел без дела: заготавливал сухие дрова, выискивал по утрам целебные и съедобные травы, сушил дикие фрукты, а ближе к осени начал коптить мясо архаров, готовясь к зиме. Ни в какое Урумчи он отсюда не поедет. Будет жить в пещерах один, пока не « состарится и не станет мудрым и седобородым, как дед, который постоянно снился склоненным над «Каноном врачевания». Проснувшись, Мурат проверял, на месте ли книги, завернутые в прорезиненный плащ, а иногда при свете лучины и сам вслух читал «Канон» собаке и осликам.
На ночь он выгонял осликов попастись, но ближе к осени одного задрал волк. Другой прибежал с окровавленным крупом, весь в пене и ринулся в озеро, где простоял три дня,'и рваная рана — как тут не задуматься? — заросла молодой розовой кожей.
А потом обложились горы тучами, завыли, запричитали вьюги-метели, дракон тьмы бил хвостом о дрожащие скалы, нацеливался кривыми, как хвост кометный, глазами испепелить далекий город на юге, венчающий хрустальную Гору Света с домами из драгоценных камней и крышами из перьев павлина.
Ослик уныло перетирал зубами жвачку. Даже Токо присмирел, стал реже класть хозяину передние лапы на плечи и взвизгивать, обращая нос к выходу из пещеры: пойдем, мол, порезвимся на снегу, добудем кабанчика или зайчишку.
Одно удивляло Мурата: с приходом зимы и долгих ночей в пещере не стало темнее. В сказках старика Рената не раз упоминались «орлиные камни». Они делали человека невидимкой, напускали днем тьму, ночью же один камешек мог осветить целый город. Может, и здесь, среди причудливых стен, похожих на оплывшие свечи, где вместо воска сползали струйки воды, жил такой сказочный камень. Иначе как объяснить, почему несколько случайно рассыпанных горошин и рисовых зерен вдруг пустили буйные ростки. Мурат разрыхлил ножом плотную землю у ручья, порастыкал дедовы семена. Зазеленело!
Но настоящие чудеса ждали в соседних пещерах, куда Мурат начал потихоньку захаживать еще с лета.
Там светились сами стены, квадратные, продолговатые, вытесанные как по линейке. И не просто светились. На стенах, а кое-где и на выпуклых потолках были изображены люди, звери, растения. Мужчины в длинных красных халатах, опоясанные кинжалами, сидели на стульях, где вместо ножек — человеческие фигурки. На плечах женщин — одеяние из золотистой материи, на головах — маленькие короны. Все они — даже сосущие грудь младенцы — держали в руках ветви в розовом цвету. И плавали лотосы в прудах, где на берегу резвились белые верблюжата, и в виноградниках бродили павлины, и ребята одних лет с Муратом брызгались водой из серебряных трубочек, и всадники на лошадях кружили на поляне, где удальцы с разделенными надвое бородами зарывали в землю барана и возжигали факел на ноже. Иногда под картинами попадались лошади из глины, и ослик протяжно кричал, напрасно дожидаясь ответа…
Одна пещера с полупрозрачным потолком поразила Мурата особенно. Сквозь потолок смутно угадывалось, как если смотреть со дна реки, солнце. «Но разве оно может пронизать лучами толстенную скалу?» — подумал Мурат и, оглянувшись, увидал картину на стене.
Он подвел ослика поближе, но сразу забыл и о нем и о Токо.
На лужайке возле дворца из драгоценных камней лежала в огромном цветке лотоса пригожая девушка в красном сарафане с белым кружевом. Ее украшало ожерелье из черных шариков и такие же черные серьги. Люди, стоящие вокруг цветка на коленях, предавались неутешной скорби. Одни плакали, другие с печальными лицами смотрели в сторону статного витязя, припавшего к ногам умершей. Даже деревья вокруг лужайки поникли ветвями, хотя подобных деревьев Мурат в жизни не видывал: пузатые, как
