Кудрявый юноша молчал.
— Пожалуйста, летучие джигиты, отправьте меня обратно, как было обещано, — сказал Мурат. — Только не в пещеру, а в Чарын. Травы, настойки и взвары оставляю убежавшему в заросли. Они ему пригодятся.
Может, и ты, Токо, начнешь врачевать?
— Я возвращаюсь с тобой, маленький хозяин, — тихо выговорил Токо.
— Помни: близ колесницы земного времени случится обратное превращение, — сказал голос.
— В дорогу, маленький хозяин. В обратную дорогу, — сказал Токо.
— Готов ли ты в недлящийся путь? — спросил голос.
И ни мгновения не раздумывал Мурат.
И восстали столбы тьмы, прежде чем сквозь прозрачный пол летучего корабля стал заметен на бархате, расшитом алмазами, живой шар — сплошь золотистыГ:, розовый и голубой, без единой мутной прожилки. Да, был он совсем живой, и бока у него вздымались и опускались, как у зверька.
Весь обратный путь Токо молчал. Он отчужденно бродил среди ползающих изумрудных холмов. Мурат не решался сам к нему подойти, спросить, кем он был в прошлой жизни. А однажды он увидел возле озера с плоскими, как блин, рыбами, прежнего Токо. Пес взвизгнул, за-лаял и положил ему, как раньше, лапы на грудь.
Когда холмы перестали ползать, а весь корабль наполнился пыхтеньем, Мурат уже знал, что пора сходить по стеклянному мостику на землю.
Они оказались в зарослях саксаула. Сквозь негустые ветви виднелись вдали глинобитные дома. Солнце — одно солнце, и не сиреневое, а обычное, светозарное, — взошло недавно, но было уже тепло. «Значит, теперь июль, мы же улетели в начале марта», — отметил Мурат про себя. И «Канон врачевания» в плаще, и ружье, и часы на цепочке оказались неведомо кем положенные на песок.
Тут драконье пыхтенье смолкло. Мурат оглянулся.
Дерево- исчезло. Там, где оно стояло, еле дымились на песке светло-коричневые разводья.
— Вы самые глупые животные во всем нашем Чарыне! — донесся со стороны домов голос мальчишкиподпаска. Он кричал на баранов. По-уйгурски.
— Зачем ты не остался у княгини радости? — спросил у Токо Мурат. Пес безмолвствовал.
— Сказка красивая, — сказал я. — Деревушка, даже подземное озеро — вполне допускаю. Но картины со скульптурами в светящихся пещерах?..
— Светящиеся пещеры не диковинка. Как и картины в них. В Китае известен огромный лабиринт «Тысяча пещер». В некоторых находят засохшие мумии. В Иране и Ираке описаны пещеры говорящие.
В них тоже видно солнце, как сквозь слюду, и в зависимости от хода светила слышны голоса, повествующие о разных загадках древности.
— Выходит, солнечный луч — как игла, а вертящаяся Земля — грампластинка? Пьезоэффект?
— Ого, какие словечки знают нынче гуманитарии! — поднял бровь Учитель. — Примерно, хотя много сложней. Кстати, некоторые моменты из Муратовой эпопеи можно, конечно, считать бредом, галлюцинациями, чем угодно. Но в одном им не откажешь: они точны, эти сюжеты картин в пещерах или мифологические представления о превращениях животных в людей. А «Канон врачевания» я собственноручно преподнес президенту академии.
— Если добавить ружьецо и часы с цепочкой, которые я тоже держал в руках, останется единственный зопрос. Куда исчез его верный Токо? — сказал я.
— Мурат не захотел мне это объяснить… О, он еще нас кое-чем порадует, этот смышленый уйгурский глальчик.
Этот смышленый мальчик два года спустя оказался уже в университете, удивляя всех своей памятью. Перед ним раскрывали страницу незнакомой книги, и, прочтя текст, он тут же шпарил его наизусть.
На четвертом курсе этот смышленый мальчик подарил Сергею Антоновичу (а потом и мне) красиво изданные огромные тома перевода Авиценны. А защитился он раньше меня. На три недели, но раньше…
Да, было о чем вспомнить, покуда я добирался в Москву, летел в Рим, а потом в аэропорту, увековечившем своим названием имя Леонардо да Винчи, несколько часов ждал самолета в Палермо.
4. Озеро спящих ласточек
Я проснулся оттого, что у меня по лицу ползал жучок, а может, муравей. «Откуда в конце марта в доме мураши или жучки?» — подумал я и раскрыл глаза.
В снопе лучей утреннего солнца за окном маячил мой друг Юрка по кличке Белый. Оказывается, он сквозь форточку водил по моему лицу длинной камышинкой, какими мы обычно добывали вишни и урюк в чужих садах, если не удавались более простые способы…
— Вставай, соня, все наши небось уже у мельницы.
Да не забудь соли покрупней и картохи сырой — в золе печь будем, — еле слышно шепелявил он с отчаянными гримасами. — Дед твой уже по винограднику шастает, дак ты лучше через забор, ладно?
Я махнул ему рукой — он исчез вместе с камышинкой. Задача осложнялась: хлеб и колбасу я припас еще с вечера, а за картошкой надо было красться на кухню через родительскую спальню. Операция прошла успешно, но на обратном пути я задержался у дверей, нечаянно посмотрев на спящую мать. Ее золотистые косы были расплетены и стекали на отцову грудь. Она так крепко его обняла за шею, как обнимают девчонки березы, вслушиваясь, не зашумел ли в корнях весенний сладкий сок. Я всегда знал, что она очень красива: когда мы шли втроем по городу, все, и мужчины, и женщины, оглядывались нам вслед. На репродукции Боттичелли, висящей в кабинете истории, из пены морской выходила, овеваемая зефирами, моя мать Стеша. Но теперь, в это утро, я увидел впервые ее и отца единым целым, слившимся нераздельно, как сливаются ручьи после дождя. Щекой она прижималась к отцову лицу, вернее, к тому месту, где у него когда-то была левая половина лица.
Да, левой половины лица у него не было, с войны он вернулся обезображенный, и даже на партийном билете снят был в профиль.
«Ничего, Михаил Никифорыч, — говорил дедушка, — за дела твои геройские тебя еще на медалях отольют, помяни мое слово, а в деле медальном — будь ты хоть генералиссимус — профиль потребен, профиль.
Хоть и один у тебя нынче глаз — зато как ватерпас…»
Я столько раз слышал от матери и деда про эти геройства, так свыкся с ними, что запомнил наизусть. Пересказывая отцовы подвиги моим дружкам, я добавлял все новые подробности, и в конце концов мне самому стало казаться, что это не отец, а я попадаю из фашистского концлагеря в итальянский городок Каррару ломать мрамор от темна до темна и однажды сбегаю с напарником Баскаковым Петром в интернациональный партизанский отряд, и уже в отряде Баскакова Петра ранит шальной пулей в живот…
