Защитники осматривали окрестности арсенала, освещая все закоулки факелами и без жалости затаптывая сапогами раненых карликов, тщившихся при этом даже на последнем издыхании укусить за ногу.
Посчитали погибших – таковых оказалось двадцать три человека, и их уже приготовляли к упокоению под безутешный плач родных и близких.
– Хире Фолькон! – окликнул кто-то юношу. Тот прислонил к стене окровавленный топор и обернулся.
– Не угодно ли? – спросил кривой Реенсакер, который держал в руке живого карлика. Гнусный уродец дергался, сучил кривыми ножками, плевался и верещал, норовя достать рыбака зубами, но никак в этом не преуспел. – Я подумал, что в столице любопытно будет посмотреть на сию тварь, считавшуюся несуществующею сказкою. Возможно, ученым людям от этого случится некая польза…
– Надобно посадить его в клетку, – велел Фолькон, с любопытством и отвращением разглядывая недавнего врага вблизи. – Да скажите людям, пусть попробуют поймать еще нескольких – посадим их каждого по отдельности, дабы они не загрызли друг друга.
Изловить удалось всего лишь четырех; один из рыбаков предложил спуститься в подземный ход и поискать там, но Фолькон не велел, приказав поскорее засыпать провал землею.
Пойманных же карликов посадили в клетки с металлическими прутьями, в коих возят обыкновенно кроликов и птиц. Дохлых собратьев их сгребли лопатами в кучу, дабы поскорее сжечь.
– Теперь я просил бы как можно скорее доставить меня в столицу, – сказал Фолькон, когда Реенсакер вернулся к нему за указаниями. – Полагаю, нападения более не случится, а ежели и случится, так вы знаете, что надобно делать.
– Мы дадим вам лошадей и хорошую повозку, хире Фолькон, – с благодарностью воскликнул Реенсакер. – Но как вы поедете, когда стоит такая темень? Не подождать ли появления солнца – ведь оно, чаю, рано или поздно должно подняться на небо!
– Мир сейчас стал совсем не тот, что был несколько дней раньше, хире Реенсакер, – печально сказал юноша. – Может статься, что солнца мы более не увидим, а сие есть гибель для всего сущего. Потому и тороплюсь я в столицу, ибо, мнится мне, знаю, в чем дело.
Лошади и повозка были готовы совсем скоро. Погрузив туда клетки с плененными карликами и кое-какие съестные припасы в дорогу, рыбаки проводили Фолькона, долго кланялись и махали ему вслед руками. Юноша мог видеть их до тех пор, пока свет факелов не скрылся за поворотом. Перед ним была пустынная дорога, уходящая во тьму, и справа грозно шумело море, колотясь своим пенным телом о скалистые выступы.
Повозка двигалась чрезвычайно медленно, и Мальтус Фолькон прикинул, что таким образом он доберется в столицу еще очень нескоро. Часа через два тряской езды он решительно остановил повозку, выпряг лошадей, навьючил на одну из них клетки и припасы, вторую взял в повод и поскакал, надеясь, что в темноте не угодит в яму или рытвину.
Из всех неотложных дел, кои ожидали его в столице, юноша полагал наипервейшим явиться к отцу, который, несомненно, уже оплакал его. Там же, в Фиолетовом Доме, Фолькон собирался оставить плененных карликов, после чего разыскать Хаиме Бофранка и остальных, коли они, разумеется, живы и здоровы.
Пошел сильный дождь. Юноша укутался плотнее в рыбацкий плащ и прикрыл его полою клетки с карликами, которые лишь злобно ворчали. Дрянные существа отчего-то не вызывали у Фолькона особого интереса, хотя в былые времена он был бы, несомненно, поражен увиденным. Ныне же что-то подсказывало юноше, что карлики – самая мелкая и довольно обыденная вещь из череды диковин, что еще предстоит ему увидеть в ближайшие часы и дни…
Поэтому Мальтус Фолькон ничуть не удивился, когда из шелестящей дождевой мглы раздался громкий голос:
– Вот ты и приехал, почтенный хире!
– Дорогу! Дорогу чиновнику Секуративной Палаты! – воскликнул юноша, но лишь хриплый и глумливый смех, исторгаемый добрым десятком глоток, был ему ответом.
Лошадей взяли под уздцы, причем в кромешной тьме Фолькон мог видеть лишь смутные силуэты своих пленителей. Оружия его никто не тронул, обращение было довольно учтивым, и ему даже помогли спешиться, когда впереди замерцал костер.
Подойдя ближе, юноша понял, что попал в лесное становище дорожных разбойников. Костер пылал под сплетенным из ветвей легким навесом, хорошо пропускавшим дым, но не позволявшим дождю заливать огонь; вокруг костра сидели и лежали люди – кто спал, укрывшись тряпьем и шкурами, кто чинил оружие, кто искал насекомых, бесстыдно снявши штаны. Один из сопровождавших Фолькона сказал:
– Садись к огню, обсушись, почтенный хире. Мы же пока, не обессудь, прирежем одну из твоих лошадей, ибо котел наш давным-давно пуст, а питаться воздухом, говорят, мог один святой Латербиус, да и тот все равно помер.
Возражать было бессмысленно, и Фолькон послушно уселся у костра. Всхрапнула испуганно лошадь, заржала страшно, затем послышалось падение ее тяжелого тела и удары копыт, в агонии молотивших по земле. Спустя некоторое время над костром повесили большой котел, наполненный кусками конины.
Юноша и ранее слышал о разбойниках, промышлявших в этой части страны. В основном разбойные ватаги собирались из беглых каторжников, селян, помнивших еще крестьянские войны, где всласть помахали они цепами и косами, дезертиров, а порой и людей высокого происхождения, впавших в грех смертоубийства или казнокрадства. Бороться с подобными шайками особенно не пытались, ибо в случае опасности разбойники, не имея недостатка в проводниках, попросту скрывались в горной местности и все, что им оставалось, это переждать там трудные времена.
Подошел оборванец в ржавом кольчужном нагруднике, присел на корточки подле Фолькона и сказал, источая густейший запах пота и чеснока:
– Ну, молодой хире, расскажи нам, кто ты таков и куда едешь в столь странное время.
– Меня зовут Мальтус Фолькон, и я еду в столицу. Совсем недавно я был в Люддерзи, где отражал нашествие каменных карликов.
