истории или же объяснял повадки зверей и птиц, свойства камней и деревьев. В отличие от своего ровесника, нюклиет Бальдунг был мрачен и немногословен – на обращения он отвечал грубостями и непонятными проклятиями, а на привалах ел за двоих и спал; впрочем, нужно сказать, что спал он и в дороге, порою качаясь в седле так, что, казалось, вот-вот упадет.
– Печален, ибо не вижу причин для особой радости, – отвечал Бофранк.
– Радость, хире Бофранк, можно изыскивать во всем, что лицезреешь. Вот сосулька свисает с еловой лапы – посмотрите, сколь красива она, словно труба в органе собора! А ведь сотворено сие водою, морозом и ветром без какого-либо участия рук человеческих! А вот проскакал заяц и оставил свои следы – куда бежал сей забавный зверек и зачем? Смотрите, вон солнце светит сквозь тучу, и от вида его сразу становится теплее, ночной сумрак отступил – как не порадоваться?
– Славно вам жить на свете, хире Кнерц! – засмеявшись сказал Бофранк – Должно быть, оттого и прожили вы столько лет, и дай вам бог прожить еще столько же!
– Вы можете смеяться, но я и собираюсь, – поведан отставной принципиал-ритор с весьма гордым выражением лица. – Не раз уже писано, что жития человеческого легко может быть сто пятьдесят лет, а все, что отымается от этого срока, отнимает сам человек. Дурные привычки, невоздержанность, склочность характера, зависть – все это вычитает годы из нашей жизни. Так что правда ваша – доброму человеку, каковым я, несомненно, являюсь, и жизнь отпущена долгая и добрая.
– А я, хире Кнерц? Я – добрый человек? – спросил субкомиссар, пригибаясь, чтобы вытянувшаяся над дорогою заснеженная ветвь не задела его.
– Вы? – Старичок пригибаться не стал, ибо был заметно ниже Бофранка. – Вы, хире Бофранк, человек, возможно, предобрый. Только жить вам сто пятьдесят лет вряд ли придется…
Сказано это было с грустью, и субкомиссар не стал далее огорчать милого старичка и спрашивать, почему тот так думает. Он и сам чувствовал, что жизненный его путь близок к завершению, однако не терял надежды, что все еще может перемениться к лучшему.
На исходе третьего дня показалась Башня Эз. За нею заканчивалась Северная Марка и начинались ничейные земли, за которыми, однако, вполне успешно жили себе остров Ледяной Палец и поселение Гельдерле. Грузная и уродливая башня выглядела совершенно безжизненной, но Бофранк надеялся встретить здесь гарнизон во главе с лейтенантом Кулленом.
Однако ж распахнутая настежь дверь подтверждала самые мрачные ожидания, и, войдя внутрь, Бофранк остановился в смятении.
Теперь уже трудно было угадать, что же случилось в Башне Эз. Солдаты гарнизона лежали внутри, и тела их были смяты и изломаны неведомою силою, вокруг было разбросано оружие, и все сплошь было покрыто белым инеем. Бофранк остановился подле трупа лейтенанта Куллена, лежавшего с разинутым в молчаливом крике ртом, и, наклонившись, поднял пистолет лейтенанта. Судя по всему, ни одного выстрела из него так и не было сделано.
– Они все мертвы… – прошептал в ужасе Мальтус Фолькон. – Кто же мог содеять сие?
– Полагаю, Проктор Жеаль, – сказал Рос Патс.
– Но зачем?
– Чтобы усмирить свой гнев, – предположила Гаусберта. Она переходила от мертвеца к мертвецу и склонялась на мгновение над каждым, рисуя в воздухе рукою некие черты и знаки. – А гнев сей велик, и сила Люциуса велика, она куда больше, нежели я предполагала. Ах, глупцы! Зачем потревожили они полузабытый дух, зачем призвали его, зачем поклонялись ему, зачем пролили кровь?!
– А что если он сейчас здесь и перебьет всех нас?! – вскричал донельзя испуганный Оггле Свонк, тоже вошедший в Башню вместе со всеми.
Он принялся озираться, но Гаусберта успокоила его словами:
– Он так близко к вожделенной цели, что не станет задерживаться. Полагаю, на острове, подле Тройного Креста, он надеется справиться с нами без особенного труда. Садитесь же на коней, поспешим.
– Недурно бы взять немного припасов, мертвым они все одно ни к чему, – буркнул нюклиет.
Погрузив в сумы мерзлое мясо, найденное в кухонном ларе, спутники молча покинули мертвую Башню. Субкомиссар пообещал себе, что на обратном пути, коли останется жив, позаботится об упокоении тел, сейчас же сделать что-либо с ними, окоченевшими и примерзшими к полу, было невозможно.
Между тем ощутимо холодало, хотя, сколько помнил Бофранк, должно было, напротив, становиться теплее под влиянием теплых морских течений и незамерзающих источников. Но то ли течения ушли в иные моря, то ли источники иссякли либо остыли… Дрожа и кутаясь во всю одежду, что нашлась в сумках, отряд добрался до развалин крепости, в которой Бофранк некогда провел ужасную ночь и потерял всех лошадей.
– Крепость Сольн, – сказал старичок Кнерц, как обычно проявляя недюжинные познания в вещах совершенно неожиданных.
– Ночевать здесь не стоит, – предостерег Бофранк и поведал, что случилось с ним и с его спутниками.
– Вот как… – пробормотал принципиал-ритор, выслушав рассказ. – Надобно сказать, что крепость эта стоит здесь очень давно и помнит людей, веровавших в богов, чьи имена уже забыты. Что сталось с теми людьми – неизвестно, однако ж крепость в одночасье пришла в запустение, а погода и ветер завершили разруху.
– Но на улице мы замерзнем, – заметил Рос Патс, – а в какой-либо из уцелевших комнат, коли развести в ней костер, все же можно будет сколько-нибудь согреться. Да и потом, разве лучше оставаться на улице?..
– Я предупредил вас; делайте как знаете, – отвечал Бофранк, пожимая плечами. – Хотя, по всему, нужно бежать этого гиблого места!
От разбитых ворот теперь уже совсем ничего не осталось. Зато караульное помещение слева сохранилось в целости – вместе с очагом и дымоходом. Уцелела и дверь, окованная железными полосами, подле которой провел жуткую ночь Хаиме Бофранк.
