проникал в легкие. Задыхаясь и кашляя, она старалась изо всех сил, потом вдруг остановилась, ослепленная слезами, и медленно повернулась к отцу.
Господи, что сделало с ним время?! Где тот веселый, улыбчивый человек, который так баловал свою дочурку? Разве эти горестно опущенные по краям губы умеют смеяться? Неужели эти безвольно опущенные руки когда-то подбрасывали маленькую Блайт к потолку?
Едва дыша, она сделал несколько шагов на одеревенелых ногах и схватила отца за рукав.
– Так больше продолжаться не может. Разве ты не видишь: мы почти разорены.
На лице Уолтера отразилось страдание, однако Блайт опасалась, что оно вызвано отнюдь не осознанием их плачевного состояния или пониманием своей вины.
– Ты должен прекратить заниматься подобными вещами, иначе когда-нибудь ты всех нас погубишь! – она что есть силы тряхнула руку отца и с отчаянной решимостью добавила: – Я больше тебе этого не позволю, ты слышишь? Пойми, кому-то нужно быть благоразумным и позаботиться обо всем.
Встретив страдающий взгляд отца, Блайт едва не разрыдалась у него на груди. «Нет, – сказала она себе, – нужно быть сильной, нужно перебороть свою слабость…»
– Немедленно потушите все свечи! – приказала Блайт миссис Дорнли и Лиззи. – Наведите здесь порядок и… то, что можно продать, продайте, чтобы заплатить Симмонсу и Джекобсону.
Экономка снова потупилась, заметив, что хозяйка с трудом справляется с душившими ее слезами.
– Соберите люстру, – продолжала отдавать приказы Блайт. – Поскольку мы уже давно обходились без нее, сможем делать это и впредь. Я сегодня же найду покупателя!
С этими словами она бросилась к двери. Лиззи и миссис Дорнли испуганно расступились в разные стороны, давая ей дорогу.
Да, жизнь Блайт Вулрич наверняка не выдержал бы и святой, и этой жизни предстояло стать еще хуже.
ГЛАВА 2
На ходу сорвав с вешалки поношенную бархатную накидку, Блайт через парадную дверь выскочила в прохладное туманное утро. По мощенным булыжником улицам уже началось движение: туда-сюда сновали слуги, выполняя различные поручения хозяев, чиновники спешили на службу, одни торговцы распахивали двери своих магазинов, проветривая помещения, другие развозили в тележках товар, стараясь при этом держаться поближе к богатым особнякам. Блайт уверенно прокладывала себе дорогу в людской толпе, отвечая на приветствия рассеянным кивком головы.
Вероятно, всякий, кто видел, как она выскочила из дома и зашагала по направлению к докам, заметил отсутствие на ее голове старенькой, уже давно вышедшей из моды шляпки. Однако вряд ли кто-нибудь догадывался о состоянии Блайт. Лишь персиковый оттенок ее гладкой кожи и чрезвычайно быстрая походка свидетельствовали о бушевавшем внутри нее огне.
Блайт считалась очень порядочной молодой женщиной. Одевалась она довольно скромно, роста была чуть выше среднего. Ее темно-каштановые волосы отливали красивым рыжевато-золотистым блеском, который не могла погасить даже слишком строгая прическа. Лицо Блайт имело форму сердечка. Высокие скулы изящно переходили в нежные щеки, плавно спускавшиеся к твердо очерченному подбородку с ямочкой посередине. Кораллового цвета полные губы были, по обыкновению, плотно сжаты. Тонкие руки придерживали на груди простенькую накидку, которая скрывала широкие плечи, тонкую талию и округлые бедра. Длинные шерстяные юбки вились вокруг стройных крепких ног, привыкших к пешим прогулкам.
Но самым примечательным во внешности Блайт Вулрич был золотистый цвет ее глаз. Он приводил в неописуемый восторг искателей приключений, ему страшно завидовали скряги. Порой в глазах Блайт светился холодный блеск монет, а иногда они пылали жаром предзакатного солнца. Обрамленные густыми ресницами, эти глаза доставляли их обладательнице немало хлопот. В прежние времена Нана Вулрич частенько подзывала к себе маленькую Блайт и подолгу всматривалась в ее золотистые глаза с тем, чтобы потом критически заявить:
– Будем надеяться, они все-таки потемнеют.
Откровенно говоря, Нана никогда не одобряла ни нелепый цвет глаз своей внучки, ни бесстыдный рыжеватый оттенок ее пышных волос. «Оттенок шлюх» – так она его называла, утверждая, что он достался Блайт от ее очень белокурой, очень «французской» матери, которую Нана также не одобряла. Признаться, Нана даже обрадовалась возможности снова взять в свои руки бразды правления, после того как ее красивая невестка оказалась «настолько глупа», чтобы умереть, оставив пятилетнюю дочурку и обезумевшего от горя мужа.
С тех пор в доме Вулричей воцарился закон добродетели. По мере того как Блайт взрослела, она должна была неукоснительно соблюдать строгий распорядок дня и вырабатывать в себе такие качества, как сдержанность, способность к самоотречению и ответственность. Она рано стала самостоятельной, а вскоре и вовсе превратилась в единственную опору для всей семьи. Блайт пришлось научиться шить, поскольку Нана терпеть не могла этого занятия; она научилась быстро считать, так как цифры вызывали у Уолтера головную боль. Блайт сама стирала свою одежду и растапливала камин у себя в спальне, потому что служанки всегда были загружены работой. Мало-помалу она научилась экономно вести домашнее хозяйство, что оказалось немаловажно, поскольку уже тогда появились первые признаки надвигающегося разорения. Да, пожалуй, именно ответственность за других стала главным предназначением Блайт в этой жизни, ибо, как верно подметила Нана, у внучки оказались вполне подходящие для такой миссии плечи.
Мнение бабушки о том, как должна быть сложена порядочная леди, оставило неизгладимый след во впечатлительной душе Блайт. Со временем она научилась маскировать соблазнительную женственность своей фигуры и прятать под ресницами дерзкий блеск необычных глаз. Впрочем, это сослужило ей хорошую службу. Во всей Филадельфии не было незамужней женщины, считавшейся более порядочной, чем Блайт.
Она оказалась одной из немногих, которой во время девятимесячной оккупации Филадельфии англичанами удалось сохранить девственность и незапятнанную репутацию. Когда «красные мундиры» строем вошли в город, многие добропорядочные жители спешно покинули его, не желая мириться с вторжением англичан. Оставшиеся женщины были или ярыми монархистками, или явно пытались извлечь выгоду от присутствия англичан, раскрывая им свои объятия в прямом и в переносном смысле. Блайт стала заметным исключением из общего правила. Она буквально разрывалась на части между домом, где лежала больная Нана, магазином и товарным складом. Ее, разумеется, чрезвычайно раздражали назойливые интенданты с их сальными шуточками и грязными намеками. Вскоре Блайт прозвали «самой неприступной
