зло разуверилъ его въ этомъ. Однажды вечеромъ, пригласивъ министра къ себе по деламъ, онъ вызвалъ и m-lle Бургуенъ, и о приходе последней доложили въ присутствіи Шанталя. Наполеонъ приказалъ ей ждать, потомъ, какъ разсказываютъ, отослалъ ее обратно. Но Шанталь, какъ только доложили о прибытіи m-lle Бургуенъ, собралъ свои бумаги и уехалъ. Въ тотъ же вечеръ онъ подалъ въ отставку.
Co стороны девицы начинается тогда открытая война. Въ Петербурге, куда она едетъ после Тильзитскаго мира, она угощаетъ своихъ обожателей всевозможными эпиграммами, направленными противъ Наполеона и пользующимися успехомъ въ Париже.
Въ Эрфурте последній беретъ свой реваншъ и потчуетъ, въ свою очередь, Александра эпиграммами на m-lle Бургуенъ, предупреждаетъ его, что девица отличается нескромностью и наноситъ этимъ немалый ущербъ ея карьере жрицы любви. После Реставраціи она открыто проявляетъ свои роялистскія симпатіи, особенно пылкія потому, что она была представлена королю герцогомъ Беррійскимъ и имела тысячи причинъ держаться за Бурбоновъ. Она не преминула разукрашиваться въ ихъ цвета въ теченіе Ста Дней, но на это не обратили вниманія. По возвращеніи изъ Гента, герцогь Беррійскій, отказавшись отъ нея, сильно охладилъ ея энтузіазмъ.
Съ Дюшенуа и Бургуенъ – ничего, или почти ничего. He то – съ Жоржъ, которая не была отослана обратно.
Правда, въ первый ея приходъ онъ хлестнулъ ее фразой: «Ты осталась въ чулкахъ, у тебя безобразныя ноги». Но дело въ томъ, что когда онъ разсматривалъ это великолепное двуногое животное и оценивалъ все его качества, недостатокъ ужъ очень резко долженъ былъ броситься въ глаза и замечаніе невольно сорвалось съ языка.
He было человека более чувствительнаго къ красоте ногъ и рукъ. «Это было первое, на что онъ обращалъ вниманіе у женщины, и когда ноги и руки были нехороши, онъ говорилъ: „У нея плебейское нутро“.
Жоржъ въ 17 летъ была прекрасна, безподобно прекрасна; голова, плечи, руки, тело – все просилось на картину, за исключеніемъ оконечностей, а въ особенности ногъ, которыя она, живя за два года передъ темъ въ Амьене, изуродовала туфлями, подметая каждое утро передъ домомъ своего отца, дирижера оркестра и директора театра.
Поселившись въ нивозе X г. въ Сенъ-Клу, Иаполеонъ тотчасъ же вызвалъ къ себе въ первый разъ Жоржъ и принялъ ее въ небольшомъ аппартаменте, выходящемъ на Оранжерею. Въ этомъ году онъ долго задержался въ новой резиденціи, провелъ тамъ почти всю зиму и вызывалъ ее къ себе довольно часто. Онъ былъ большимъ поклонникомъ ея красоты, но ему очень нравился и ея бойкій, живой умъ. Она разсказывала ему закулисную хронику и все то, что происходило въ фойэ Французскаго Театра, где тогда можно было услышать не мало интереснаго. После переезда въ Парижъ онъ продолжалъ видеться съ ней у себя въ антресоляхъ, но никогда не бывалъ у нея; ему ни разу не пришлось, поэтому, встретиться съ Костеръ де Сенъ-Викторомъ или съ другими ея любовниками. Это длилось два года, по свидетельтсву Жоржъ, которая утверждаетъ, что все это время она была ему верна: этого отъ нея и не требовали.
Жозефина очень скоро узнала объ этой прихоти мужа. Она пришла въ невероятное безпокойство и начала устраивать отчаянныя сцены. «Она волнуется больше, чемъ следуетъ, – говорилъ Бонапартъ. – Она достоянно боится, чтобы я не влюбился серьезно. Она не знаетъ, очевидно, что любовь создана не для меня? Что такое любовь? Страсть, которая заставляетъ забывать всю вселенную, чтобы видеть только любимый предметъ. Я же, несомненно, не созданъ для такихъ крайностей. Какое же значеніе могутъ иметь для нея развлеченія, не имеющія ничего общаго съ чувствомъ любви?»
Нельзя было разсуждать более здраво, но Жозефина я не ссылалась на здравый смыслъ. Между темъ она должна была бы признать, что никогда тайна не хранилась такъ тщательно.
Никакихъ скандаловъ, никакой огласки, ни единой милости Жоржъ, какъ актрисе: когда она пропускаетъ службу, дворцовый префектъ очевъ сурово грозитъ ей тюрьмой и она не заставляетъ повторять ей это. Когда она играетъ при Дворе, то получаетъ такое же вознагражденіе, какъ и ея товарки, не болыпе; утверждаютъ, что когда она позволила себе однажды попроситъ у Бонапарта его портретъ, то онъ далъ ей двойной наполеондоръ: «Вотъ, – сказалъ онъ, – говорятъ, что я здесь похожъ».
Денегъ онъ, несомненно, даетъ ей. Пометка: «Выдано Е. В. Императору», часто повторяется въ счетахъ шкатулки противъ суммъ, колеблющихся отъ 10 до 20.000 франковъ, но ничто не указываетъ на то, кому они предназначались. Единственный разъ, 16 августа 1807 г., помечено имя Жоржъ въ связи съ подаркомъ въ 10.000 франковь. Но за три года до этого она прекратила свои визиты въ Тюильери; это былъ, несомненно, подарокъ въ память св. Наполеона.
Къ тому же, меньше чемъ черезъ годъ, 11 мая 1808 г., Жоржъ тайкомъ покинула Парижъ въ обществе Дюпора, танцора изъ Оперы, который, боясь быть арестованнымъ у заставы, переоделся женщиной. Несмотря на договоръ съ Французскимъ Театромъ, тайкомъ отъ кредиторовъ, она уезжаетъ въ Россію къ своему любовнику, который, какъ говорятъ, обещалъ жениться на ней. Это – Бенкендорфъ, братъ графини Ливенъ, пріехавшій въ Парижъ въ свите посланника Толстого; онъ былъ отозванъ обратно и предполагалъ представить петербуржцамъ я. главнымъ образомъ, Императору Александру, свою любовницу.
Здесь ведется целая интрига, съ целью отбить царя у г-жи Нарышкиной, толкнувъ его на связь съ актрисой – связь мимолетную, отъ которой его без труда можно будетъ вернуть потомъ къ царствующей императрице. Жоржъ ничего, конечно, не знаетъ обо всехъ этихъ прекрасныхъ проектахъ; въ письмахъ къ матери она распространяется о прелестяхъ своего «добраго Бенкендорфа», подписывается (августъ 1808 г.)
Онъ не ограничился этимъ. Дворъ и городъ также не были обделены; но это – не то, чего добивались, завлекая ее въ Россію не то, что разрешилъ Наиолеонъ, когда ему разсказали о заговоре. Темъ не менее, когда после 1812 г. она вздумала вернуться во Францію и примчалась въ Дрезденъ, чтобы присоединиться къ наиболее выдающимся артистамъ, вызваннымъ туда во время перемирія, то Наполеонъ приказалъ не только включить ее снова въ число сосьетеровъ, но и зачесть ей, какъ годы службы, шесть летъ отсутствія. Ея товарищи никогда не могли простить ей этото.
Во время Ста Дней она велела доложить Императору, что желаетъ передать ему бумаги, сильно компрометирующія герцога д'Орантскаго. Наполеонъ послалъ къ ней надежнаго человека и по возвращеніи его спросилъ: «Она не говорила тебе, что у нея плохи дела?» – «Нетъ, Государь, она говорила мне только, что желаетъ лично передать эти бумаги Вашему Величеству». – «Я знаю, что это такое, – сказалъ Императоръ, – Коленкуръ говорилъ мне; онъ сказалъ мне также, что она въ стесяснныхъ обстоятельствахъ. Ты дашь ей 20.000 франковъ изъ моей шкатулки».
Эта, по крайней мере, была признательна. Нетъ никакого сомненія, что проявляемыя ею симпатіи были причиной борьбы, которую ей пришлось вести съ жантильомами Палаты и жантильомами Партера, борьбы,
