работу в огороде он делал в перчатках, берег руки. Корзун обернулся и посмотрел на заднюю калитку, заранее зная, что никого там не увидит, но все-таки надеясь в глубине души, что Эля что-нибудь придумает.
Ее там не было, конечно же, и он ощутил, как тоска стиснула сердце.
Валентин Ованесович последнее время иронизировал над собой чаще обычного, понимая, как смешон, должно быть, со своей любовью к двадцатисемилетней Эле. Он не смог бы сказать, в какой момент из неуклюжего толстенького ребенка, росшего по соседству, выросла стеснительная девушка и когда он увидел ее в первый раз. Увидел по-настоящему, а не просто мазнул взглядом по девчушке Шестаковых – одной из четверых, бегающих по окрестным дворам.
Она частенько забегала к нему, гладила кошек – своих мать не разрешала заводить, болтала о пустяках. А однажды вдруг залилась краской от какого-то пустякового комплимента, и он, взрослый, насмешливый человек, растерялся как мальчишка. Он ловил обожание в ее глазах, говоря себе, что это всего лишь уважение, проявляемое девушкой-подростком к нему, человеку с необычной биографией. Восемнадцать, двадцать, двадцать три… Как-то раз, возвращаясь к себе с женщиной, он заметил Элю стоящей возле окна – она увидела их, и лицо ее изменилось. У Валентина испортилось настроение, и хотя он постарался ничем не выдать себя случайной спутнице, дело в тот вечер закончилось ссорой.
Ей нравились нарциссы и тюльпаны, и он засадил весь сад этими цветами, не признаваясь самому себе, зачем это делает. Он давно уже считал, что из гадкого утенка она превратилась в прекрасную птицу, но прочие, ожидавшие видеть лебедей вроде ее младшей сестры, не замечали своеобразной прелести старшей, не понимали, как хороша она стала. Валентин Корзун тихо радовался этому, боясь, что однажды увидит ее с каким-нибудь прыщавым молодчиком или, хуже того, престарелым донжуаном вроде него самого.
Позже она сказала, что всегда его любила. Он десятки раз слышал признания в любви и сам клялся с жаром, а Эля сказала об этом так неловко, словно боялась оскорбить его, и он понял, что врал всю жизнь себе и другим. Счастье протискивалось в его двери, осторожно стучало в окна, сидело на ступеньках, поглаживая тощие ободранные коленки – Корзун давно заметил, что даже у полненьких детей коленки всегда торчат острыми углами, – а он не хотел его видеть, хотя оно само заглядывало ему в глаза своими глазами то ли карего, то ли зеленого цвета.
Он снова обернулся к калитке, вздохнул. Одна из прикармливаемых им безымянных кошек скользнула под ноги, ласкаясь, но Валентин Ованесович даже не посмотрел на нее. Он чувствовал себя пожилым, никому не нужным и точно знал, что это чувство исчезнет только тогда, когда к нему прибежит Эля.
Илюшин сидел в своей комнате возле окна, задумчиво глядя на дорогу. Лучи вечернего солнца, косо падающие из-за дома, позолотили пыль, поднимавшуюся над ямами, – недавно здесь протарахтела машина: водитель доехал до кустов, развернулся и укатил, поняв, что попал в тупик.
«Я тоже попал в тупик, – думал Макар, положив голову на подоконник и внимательно разглядывая трещинки на раме перед его глазами. – Роза умерла. Чудинов умер. Соколов, как выяснилось, тоже умер. Если есть еще люди, готовые рассказать мне о прошлом Шестаковых, то я их не знаю. Пожалуй, стоит развернуться и поехать в другом направлении. Или хотя бы выбрать это направление».
Илюшину вспомнился старик Афанасьев – как он стоит на крыльце, хмуря лоб, и морщины по его щекам стекают вниз, к запавшему рту, и говорит, с отвращением выплевывая слова… «Хочешь знать, кем была Роза Шестакова? Она была порождением дьявола!»
Две женщины на фотографии, похожие так, как могут быть похожи только близнецы. «Они были совсем разные», – говорил о них Валентин Корзун.
Магнитофон под лестницей… Белое платье в шкафу Леонида… Лариса, откровенно предлагавшая ему себя, вырисовывавшая тонким пальчиком восьмерки на его рубашке. Эля, сжимавшая пухлые ручки, усыпанные веснушками, и предупреждавшая тихим голосом: «Здесь все не так, как кажется».
Внизу раздались шаги, и Макар, насторожившись, поднял голову. К дому подходил Эдуард. Спустя короткое время Илюшин из-за неплотно прикрытой двери услышал шаги Шестакова, и у него мелькнула мысль, что парень решил наведаться к нему – комната самого Эдика была на первом этаже. Но никто не постучался. Макар встал, подошел к двери, стараясь не издавать шума, и, выглянув, увидел худую спину в черной рубашке возле комнаты Ларисы.
Заиграл телефон, и Шестаков схватился за трубку так торопливо, словно ждал звонка от любимой девушки. Но голос его был сух и деловит, когда он заговорил с собеседником.
– Хорошо, в семь, – сказал Эдик. – Да, там же, где и в прошлый раз. Не беспокойтесь, она ни о чем не знает. Ее вообще нет дома.
Он сделал паузу, слушая, что говорит ему собеседник, и добавил:
– А вот это давайте не будем обсуждать по телефону. Да, до встречи.
И отошел от комнаты сестры, так и не постучавшись в нее.
Илюшин замер за дверью, надеясь, что Шестаков не обратит внимания на щель. Тот прошел мимо, не задержавшись, и спустился по лестнице, насвистывая что-то. Макар бросил взгляд на часы, увидел, что до семи остается тридцать минут, и подошел к окну, прячась за шторой.
Он увидел, как по дорожке идет младший сын Эльвиры Шестаковой, пряча что-то в карман.
Меньше чем через минуту Макар Илюшин вышел из дома, следя взглядом за Эдиком, успевшим дойти до поворота в ближайший переулок.
«Последнее время я слишком много занимаюсь слежкой. – С этой мыслью Илюшин перешел на другую сторону улицы и ускорил шаг. – Сначала Эля, теперь Эдуард…»
Шестаков шел не торопясь и не оглядываясь, и путь его, определенно, лежал по направлению к остановке. Макар собирался выяснить, с кем же будет встречаться Эдик, успокаивающий собеседника тем, что матери нет дома, но пробежка за автобусом не входила в его планы. Поэтому Илюшин поморщился, когда парень и впрямь встал около проезжей части, всматриваясь в номера подъезжавших автобусов и маршруток.
Остановившись так, чтобы его закрывали растущие возле дороги кусты, Илюшин не сводил глаз с черной рубашки, обдумывая, что же он станет делать, когда Эдуард сядет в автобус. Однако все вышло проще, чем он думал. К остановке одновременно подъехали два сорок шестых автобуса, и Эдик торопливо направился к первому из них. Илюшин, стараясь пройти незамеченным, заскочил во второй и облегченно вздохнул, когда двери закрылись и оба автобуса, развернувшись на площади, поехали в город друг за другом.
На каждой остановке Макар смотрел, не вышел ли Шестаков, но не видел его среди людей, покинувших автобус. Однако когда за окнами мелькнула вывеска уже знакомого Илюшину заведения, он почувствовал, что ждать осталось недолго.
Так и получилось. Эдик выскочил из автобуса и бодро направился в сторону недавно открывшегося кафе, в котором Макар совсем недавно сидел с Ксеней. «Значит, „Аквариум“,» – сказал про себя Илюшин, выходя за ним следом и соблюдая разумную дистанцию. Он помнил, что в заведении стоит полумрак, призванный подчеркнуть достоинства аквариумов с экзотическими рыбами, и теперь почти не опасался, что Шестаков его заметит.
Макар выждал неподалеку от кафе, а затем зашел внутрь, сразу окунувшись в прохладную темноту коридора, на стенах которого призрачно зеленели водоросли: они росли в маленьких аквариумах, расставленных на стеклянных полках. Заглянув в зал, Илюшин сразу увидел Эдика – тот сидел возле дальней стены, откинувшись на спинку стула. Напротив него расположился мужчина лет пятидесяти, который что-то говорил Шестакову, наклонившись к нему. Мужчина был сед, мрачен лицом, а одет был в элегантный костюм. «Это, должно быть, и есть непосредственный начальник нашего Эдуарда», – подумал Илюшин, отходя в глубь коридора и чувствуя себя по-дурацки. Подслушать беседу не удастся – это ему было очевидно, – а мысль о том, что он устроил дилетантскую слежку за Шестаковым лишь затем, чтобы увидеть его встречу с собственным начальником, заставила Макара разочарованно покачать головой.
– Я могу вам чем-нибудь помочь?
Любезный официант задержался возле Илюшина, всем своим видом выражая готовность накормить его сейчас, буквально не сходя с места.
– Скажите, тот мужчина у стены – это ведь Анатолий Рыжов? – осведомился Макар, мигом вспомнив однажды упомянутое при нем имя депутата, в штате которого работал Эдуард. – Решил обратиться к нему,
