глазами окна квартиры Борзых на пятом этаже.
Ни в одном окне не было света, и Макар, немного подумав, вошел в подъезд, без труда открыв замок с кодом. Он поднялся пешком на верхний этаж, радуясь отсутствию консьержки, и остановился перед квартирой Борзых, прислушиваясь.
Из-за двери не доносилось ни одного звука. Илюшин постоял, убеждаясь в правильности своих подозрений, и уже решил уходить, чтобы не тратить времени понапрасну, но тут за его спиной раздался скрежет открываемого замка. В планы Макара не входила встреча с любопытными соседями, но избежать ее он не успел: из квартиры напротив выглянула немолодая кудрявая женщина в халате, оглядела поздоровавшегося Илюшина с ног до головы.
– Здрасте. А вы к кому пришли-то?
– Я сын Ивана Алексеевича, друга отца Никиты, – спокойно сказал Илюшин. – А где он, вы не знаете? Мы договаривались, что я сегодня в гости зайду…
Женщина всплеснула руками.
– Ой, вот я и думаю, что вы к Никите! А ведь их обоих дома нет. И не скоро приедут – может, через неделю, а может, и через две.
– Как – через две? – подбавив в голос сомнения, спросил Макар. – Мы же договаривались…
– Вы, видно, давно договаривались, а у них несчастье случилось! В больнице Никита, в другой город его Алла увезла.
– Когда? – быстро спросил Илюшин. – И что с ним?
– Уже несколько дней прошло. Никите ночью плохо с сердцем стало, пришлось «Скорую» вызывать. Увезли его сначала в нашу больницу, а затем Алла похлопотала – перевела его, бедного, в Анненск. Там врачи-то, говорят, получше будут.
Соседка вздохнула, покачала головой.
– Ой, беда-беда… А ведь молодой мужик-то, вот что я скажу. Только вчера звонила я Алле, говорила с ней…. Она рассказывает – и плачет, бедная. Так что и ты, парень, береги себя и сердце свое береги. Инфаркт – он теперь разбору не делает, кому сколько лет.
Макар выслушал подробности отъезда Борзых, еще одну порцию советов о сбережении собственного здоровья, попрощался с женщиной и спустился вниз. Из рассказа соседки следовало, что ни Алла, ни тем более Никита не могли предпринять никаких действий по уничтожению Ксении Пестовой: одного совсем недавно перевели из реанимации в палату интенсивной терапии, другая всеми силами его выхаживала. Макар отдавал себе отчет в том, что Богданова вполне могла нанять исполнителя, но одно у него не стыковалось с другим и, вспомнив все, что знал об отношениях Борзых и Богдановой, он отрицательно покачал головой: вряд ли Алле сейчас до того, чтобы расправляться с потенциальной любовницей Никиты.
Он подумал о том, что мог иметь место нехитрый спектакль, разыгранный специально для него, но проверка была делом десяти минут. Макар поднялся на четвертый этаж, позвонил в первую попавшуюся квартиру, рассказал выдуманную на ходу короткую историю о поисках знакомой, выслушал описание женщины, с которой только что разговаривал, и, поблагодарив, ушел. Можно было не сомневаться в том, что он общался с настоящей соседкой, а не с актрисой, выдававшей себя за нее. В актерские же способности самой соседки Илюшин не верил: слишком убедительно была рассказана ею история о заболевшем Никите, которому она, по всей видимости, от души сопереживала.
Макар вышел из подъезда и уселся на лавочку. Ему нужно было как следует обдумать все произошедшее, потому что несколько минут назад он окончательно убедился в том, что совершил ошибку.
Алла сидела возле койки, на которой дремал Никита, и плоское белое лицо ее излучало спокойствие. Радость же Алла держала глубоко внутри, не давая ей прорваться, потому что Никита в лучшем случае вышел бы из себя, а в худшем – прогнал бы ее: по его разумению, она не имела права радоваться, раз ему так плохо. Но она была почти счастлива, потому что наконец-то Никита полностью зависел от нее.
Алла плохо запомнила, как металась по квартире, пытаясь найти какое-нибудь лекарство, как высматривала из окон машину «Скорой помощи», как вместе с хмурым санитаром помогала идти Никите, губы которого стали даже не синего, а какого-то серого цвета. Но зато ощущение счастья, которое она испытала, поняв, что с ним все будет в порядке и больше Никита от нее никуда не денется, отпечаталось в ней, словно след на податливой земле, и Алла тут же окружила этот участок земли заборчиком, понаставила табличек: «Не трогать! Счастливое воспоминание!» Когда Никита повышал на нее голос или начинал в злобе брызгать слюной, она мысленно возвращалась к своему участку, рассматривала его, и это сразу же успокаивало ее.
Глядя, как его голова утопает в подушке, рассматривая его лицо, на котором застыла страдальческая гримаса, Алла испытывала умиротворение. Никита держался за ее руку, как ребенок, требовательно теребил ее пальцы, и жена отзывалась ласковым прикосновением: «Я здесь, здесь, я тебя не брошу». В то же время она ощущала, что самопожертвование будет излишним, и старалась ограничивать себя в проявлениях нежности. «Нельзя ему надоедать. Пусть чувствует, что я могу уйти».
Богданова и думать забыла о Ксении Пестовой – она испытывала необъяснимую уверенность в том, что Пестова больше не представляет угрозы для ее семейного благополучия. Оно, как и Никита, теперь было полностью в руках самой Аллы.
Все семейство Шестаковых уже завтракало, когда в столовую вошел Макар Илюшин. Эльвира Леоновна переглянулась с детьми – вид у гостя был такой, словно он не спал всю ночь: светло- русые волосы взъерошены, глаза красные, и выглядит не на двадцать четыре года, а на все тридцать пять.
Отчасти предположение Шестаковой соответствовало истине: Илюшин оставался у Ксении Ильиничны до полуночи, хотя сам понимал, что роль сторожевого пса при ней довольно-таки нелепа. Но уехать раньше он не мог. Ксеня добросовестно повторила ему все, что рассказывала и раньше: у нее не было врагов, кроме Аллы Богдановой, она никому не переходила дорогу, ни с кем не ссорилась, и ей никто больше не угрожал. Оставалась версия мести бывшего мужа, и Макар понимал, что следователь в первую очередь начнет отрабатывать именно ее. Но Ксеня уверяла, что они с Максимом расстались вполне мирно.
– Ему не за что меня убивать, – четвертый раз повторила она, жалобно глядя на Илюшина. – Честное слово, не за что! Нам даже делить нечего: я жила в его квартире, зарплату тратила на хозяйство и свои нужды. Машина – его собственная, я на нее никогда не претендовала. Когда мы развелись, снимала квартиру вместе с подругой…
Ксеня сложила пальцы и закрыла глаза. Илюшин уже знал, что она читает какой-то стишок, который помогает ей успокоиться.
– Вы разведены официально? – Макар продумывал все возможные мотивы.
– Конечно. Говорю тебе, Максим здесь ни при чем.
Друзья, бывшие подруги, коллеги по работе… В двенадцать ночи Илюшин нехотя ушел от Ксени с полным ощущением, что все это время бродил рядом с разгадкой, но не увидел ее. Он созвонился с Бабкиным, который добросовестно пытался помочь, но оба не придумали ничего нового. Не было никаких серьезных изменений в жизни Ксении Пестовой, она не знакомилась со старушками, собиравшимися завещать ей крупную сумму в обход родных племянников, и потому Бабкину с Илюшиным приходили в голову лишь экзотические версии мотивов преступника, не имевшие под собой ничего, кроме чистой фантазии. Макар лег спать в пять утра, проснулся всего через три часа, позвонил Ксене и с облегчением услышал, что ночь у них прошла спокойно.
Спустившись в столовую и поздоровавшись со всеми членами семьи Шестаковых, Макар опустился в кресло, отпил крепкий кофе, налитый ему Элей, и на секунду прикрыл глаза, отвлекаясь от мыслей о Ксении Ильиничне и человеке, который пытался ее убить. Вокруг него велась на первый взгляд обычная утренняя беседа, но он ощущал, как напряжены трое из пяти человек, сидящих вокруг него.
Эльвира Леоновна смеялась, шутила, но теперь за ее старательным весельем Макар видел растерянность человека, не понимающего, что происходит вокруг него. Голубые глаза со скрытой тревогой перебегали с одного лица на другое, фарфоровая кожа без румянца была бледна, а мелкие морщинки прорезались четче, словно Шестакова, как и Макар, почти не спала этой ночью. Но она все равно
