— Дело сделано, — сказала Бабуля Болит и разбила их пальцы.
На следующий день барон подарил Бабуле золото, но на самом деле это была золотая фольга, в которую была завернута унция «Веселого моряка» — дешевого и ужасно вонючего трубочного табака, который могла курить только Бабуля Болит. Она всегда пребывала в плохом настроении, если торговцы опаздывали, и выбегала им навстречу. Бабулю Болит нельзя было подкупить всем золотом мира, но определенно можно было привлечь ее внимание при помощи унции «Веселого моряка».
После этого жизнь стала немного легче, бейлиф стал немного менее настойчивым, когда арендная плата запаздывала, барон стал немного более вежливым по отношению к людям, и отец Тиффани сказал однажды ночью после пары кружек пива, что барону показали то, что случается, когда поднимаются овцы, и мало ли что может случиться. А мать шипела на него, чтобы не говорил так, потому что неизвестно, кто услышит.
И однажды Тиффани услышала, как он сказал матери:
— То была просто старая уловка пастухов — и все. Овца будет бороться, как лев, за своего ягненка, всем это известно.
Именно так это работало. Никакого колдовства вообще. Но в то же время это было чудо. И это не переставало быть чудом, если вы знали, как это было сделано…
Нак Мак Фиглы наблюдали за Тиффани очень внимательно, изредка бросая страстные взгляды на бутылку «Специальной жидкой мази для овец».
«Я даже не прошла школу ведьм, — думала она. — Я ничего не знаю. У меня даже нет остроконечной шляпы. Мои таланты в способности делать сыр, а не бегать в панике, когда все идет наперекосяк. О, и у меня есть жаба. И я не понимаю половину того, что говорят эти человечки. Но они знают, кто взял моего брата.
Так или иначе, я не думаю, что у барона найдется хоть какая-нибудь подсказка, как решить эту проблему. У меня тоже нет, но я думаю, что могу быть невежественной более благоразумным способом».
— Я… помню некоторые вещи о Бабуле Болит, — сказала она. — Что вы хотите, чтобы я сделала?
— Кельда послала нас, — сказал Всяко-Граб. — Она почуяшь, что Кроля идет. Она знает, что будет кирдык. Она сказашь нам: будут промблемы, найдите новую каргу, что из рода Бабули Болит, она будет знашь, что делать.
Тиффани смотрела на сотни выжидающих лиц. У некоторых из Фиглов были перья в волосах и ожерелья из зубов крота. Нельзя сказать кому-то, чье лицо наполовину покрыто синими узорами, и с мечом настолько большим, как он сам, что на самом деле, ты не ведьма. Нельзя разочаровать кого-то такого.
— И вы поможете мне вернуть своего брата? — спросила она.
Выражение Фиглов не изменилось.
Она попробовала еще раз:
— Вы можете помочь мне украсть своего брата у Королевы?
Сотня маленьких и уродливых лиц прояснилась.
— Ну так об чем речь, — сказал Всяко-Граб.
— Ну… ладно, — сказала Тиффани. — Вы можете немного подождать? Я только соберу некоторые вещи, — сказала она, пытаясь говорить так, как будто она знает, что делает. Она положила пробку от бутылки со «Специальной жидкой мазью для овец». Нак Мак Фиглы вздохнули.
Тиффани бросилась назад в кухню, вытащила несколько бинтов и мазей из домашней аптечки, добавила бутылку «Специальной жидкой мази для овец», потому что ее отец говорил, что это всегда приводит его в хорошее расположение духа, прихватила книгу «Болезни овцы» и сняла сковороду. Все это могло пригодиться.
Когда она вернулась в маслодельню, человечков нигде не было видно.
Она знала, что должна сказать родителям о том, что случилось. Но это не сработало бы. Это было бы «не сочиняй». Так или иначе, при определенном везении, она могла бы вернуть Вентворта прежде, чем по ней успеют соскучиться. Но, на всякий случай…
Она вела дневник маслодельни. Надо было следить за сыром, и еще она всегда подробно записывала, сколько масла сделала и сколько молока использовала.
Она открыла новую страницу, взяла карандаш и, прикусив от усердия кончик языка, начала писать.
Нак Мак Фиглы постепенно появлялись опять. Конечно, они не проходили сквозь стены и не появлялись с волшебным хлопком. Они появлялись так же, как в облаках и в огне появляются очертания лиц, они появлялись, если вы смотрели достаточно внимательно, чтобы заметить их.
Они наблюдали за движущимся карандашом в страхе, и она слышала их бормотание.
— Гля, гля, пшит, строчит, шерсть на носу. Это каргованье.
— Ой, у нее есть держало и писало, точно.
— Но ты не запишешь наши имена, а, хозяйка?
— Айе, а то нас в трюму упекут.
Тиффани закончила писать и перечитала послание.
Тиффани поискала глазами Всяко-Граба, который маячил за ножкой стола и пристально наблюдал за карандашом на тот случай, если она пишет что-то опасное.
— Вы могли просто прийти и спросить меня с самого начала, — сказала она.
— Мы не знашь, что то ты, мы искашь, хозяйка. Много больших женщин ходишь вкруг этой фермы. Мы не знашь, что то ты, пока ты не словила Псих-Вулли.
«Этого не может быть», — думала Тиффани.
— Да, но совершенно необязательно было воровать яйца и овец, — сказала она серьезно.
— Так они ж не приколочены, — сказал Всяко-Граб так, как будто это было оправданием.
— Яйцо нельзя приколотить! — оборвала его Тиффани.
— Ах, ну, в общем, ты знашь мудрости и все такое, хозяйка, — сказал Всяко- Граб. — Я вижу, ты кончила писашь, так может лучше мы гетьски. У тя есть метла?
— Помело, — пробормотал жаб.
— Э… нет, — сказала Тиффани. — Это важная вещь в колдовстве, — добавила она, надменно. — Надо стараться не пользоваться ею.
— Хорош базарить,[10] — сказал Всяко- Граб, скользнув вниз по ножке стола. — Давай сюда, Псих-Вулли.
Один из Фиглов, очень похожий на утреннего вора яиц, подбежал и встал рядом со Всяко-Грабом, и они склонились друг к другу. — Если хошь, мошь стать на нас, хозяйка, — сказал Граб.
Прежде чем Тиффани успела что-нибудь ответить, жаб прошептал уголком
