Лисы не ловили больных ягнят, верно? Ни одному ягненку враны не клев глазов, мушто Хэмиш был в небе!
Тиффани покосилась на жаба.
— Вороны, — сказал жаб. — Они иногда клюют глаза…
— Да, да, я знаю, что они делают, — сказала Тиффани. Она немного успокоилась. — О, я понимаю. Вы гоняли ворон, волков и лис для Бабули, да?
— Да, хозяйка! Не токо гоняш прочь, нет, не токо! — сказал Всяко-Граб торжествующе. — На волке есть хороший харч.
— Да, на хорош шашлык его, но не так хорош, как овца, что… ммфф… — успел сказать Вулли, прежде чем рука снова зажала ему рот.
— У карги мы брашь токо то, что давала, — сказал Всяко-Граб, жестко удерживая своего вырывающегося брата. — Как ее теперь нет, ну… мы брашь токо оч старых овец, которым по любому кирдык, но нет ни одной скотины Болитов на моей совести.
— На твоей совести, как у пьяного грабителя? — спросила Тиффани.
Всяко-Граб просиял:
— Да! — сказал он. — Я сделашь себе хорош репутацию на их защите! Правда, хозяйка. Мы следишь за овцами в память о Бабуле Болит, взамен брашь всякую мелочь.
— Ну и табак, конеш… ммфф… — Псих-Вулли попытался еще раз открыть рот.
Тиффани глубоко вздохнула и окинула взглядом колонию Фиглов. Всяко-Граб возбужденно улыбался, что делало его похожим на человека-тыкву.
— Вы берете табак? — прошипела Тиффани. — Табак, который пастухи приносят для… моей Бабули?
— Ах, я забыл об этом, — пропищал Всяко-Граб. — Но мы всяко ждем пару дней, чтоб она пришла забрать его. С каргой не договоришься, в конце концов. И мы следишь за овцами, хозяйка. И она не жалеешь нам, хозяйка!
Много ночей она делишь трубку с кельдой на колесе ее фургона. Да то б не она была, чтоб позволить доброму куреву мокнуть под дождем! Пожалуйста, хозяйка!
Тиффани была очень рассержена и, что было еще хуже, сердилась она на себя.
— Когда мы находим потерянных ягнят и все такое, мы приводишь их сюда, пастухам на погляд, — добавил Всяко-Граб с тревогой.
«Что по-моему случилось? — думала Тиффани. — Я думала, что она вернется за пачкой «Веселого моряка»? Я думала, что она все еще ходит по холмам, ухаживая за овцами? Неужели я думаю, что она… все еще здесь, ищет потерянных ягнят?
Да! Я хочу, чтобы это было так. Я не хочу думать, что она уже… ушла.
Кто-то такой, как Бабуля Болит, не может… больше не быть. И я хочу, чтобы она вернулась, потому что она не знала, как говорить со мной, и я тоже боялась, говорить с ней, и поэтому мы никогда не говорили, и мы превратили тишину во что-то, что объединяет.
Я ничего не знаю о ней. Только несколько книг и несколько историй, которые она попыталась рассказать мне, и вещи, которые я не понимала, а еще я помню большие красные мягкие руки и тот запах. Я никогда не знала, кем она действительно была. Я думаю, ей тоже было когда-то девять. Она была Сарой Плакса. Она вышла замуж и родила детей, двух из них — в фургоне. Она делала все то, о чем я не знаю».
И в голову Тиффани, как это всегда рано или поздно случалось, прокралась бело-голубая фарфоровая фигурка пастушки, вращающаяся в красном тумане стыда…
Отец Тиффани взял ее однажды на ярмарку в город Визг, незадолго до ее седьмого дня рождения, когда на ферме появились бараны на продажу. Это была десятимильная поездка, самая далекая, в которой она когда-либо была. Это было за Мелом. Все выглядело по-другому. Было много оград и много коров, и здания были покрыты черепицей вместо соломы. Она думала, что это была заграничная поездка.
Бабуля Болит, которая никогда не была там, уговорила отца съездить. Она очень не хотела покидать Мел, сказал он. Она сказала, что у нее от этого голова кругом идет.
Это был великий день. Тиффани заболела от сахарной ваты, получила предсказание судьбы от маленькой пожилой леди, сказавшей, что многие мужчины захотят жениться на ней, и выиграла пастушку, сделанную из фарфора и расписанную белым и синим.
Та была призом в киоске с метательными кольцами, но отец Тиффани сказал, что это все обман, потому что палка, на которую надо было набрасывать кольца, была такая толстая, что шанс набросить не нее кольцо был один на миллион.
Она бросила кольцо, и стала одной на миллион. Хозяин киоска не был очень доволен этим попаданием и предлагал вместо пастушки любой другой хлам из киоска. Он отдал ее только тогда, когда отец Тиффани заговорил с ним резко, и тем не менее девочка прижимала фигурку к себе всю обратную дорогу, пока не засияли звезды.
На следующее утро она гордо показала ее Бабуле Болит. Старуха очень аккуратно взяла ее своими грубыми руками и некоторое время рассматривала.
Сейчас Тиффани была уверена, что сделала жестокую вещь.
Бабуля Болит, вероятно, никогда не слышала о пастушках. Людей, которые заботились об овцах на Мелу, все назвали пастухами, и это относилось ко всем. А это красивое существо было настолько непохоже на Бабулю Болит, насколько только возможно.
У фарфоровой пастушки было старомодное длинное платье, с большими бантами на боках, которые наводили на мысль о седельных сумках в ее панталонах. Все платье было в голубых бантиках, и эффектная соломенная шляпка тоже, и пастуший посох был намного более закрученным, чем любой посох, который Тиффани когда-либо видела.
Синие бантики были даже на мысах ботинок, выглядывавших из-под вычурного платья.
Это не была пастушка, которая когда-либо носила большие старые ботинки, набитые шерстью, и топтала холмы в воющем ветре с дождем и снегом, колючем, как гвозди. Она никогда не пыталась в таком платье вытащить барана, который запутался рогами в терновнике. Это не была пастушка, которая не отставала от стригаля-чемпиона в течение семи часов, овца за овцой, пока воздух не стал мутным от жира и шерсти и синим от сквернословий, и чемпион сдался, потому что он не мог проклинать овец так же, как Бабуля Болит. Никакая обладающая чувством собственного достоинства овчарка никогда бы не «ко мне» и не «пошла» для жеманной девочки с седельными сумками в штанах. Это была прекрасная вещь, но это была пастушка-насмешка, сделанная кем-то, кто никогда не знал, что такое овцы.
Что подумала о ней Бабуля Болит? Тиффани не могла даже предположить.
Бабуля казалась счастливой, потому что это работа бабушек — быть счастливыми, когда внуки дарят им подарки. Она поставила вещицу на полку, потом усадила Тиффани на колени и назвала «своей маленькой джигит» с некоторой нервозностью, которая проявлялась в ней, когда она пыталась быть «бабушкой».
Иногда, в редкие случаи, когда Бабуля спускалась к ферме, Тиффани видела, что она снимала с полки статуэтку и рассматривала ее. Но если Бабуля замечала, что Тиффани наблюдает за ней, она быстро откладывала ее и притворялась, что хотела взять книгу про овец.
«Возможно, — думала Тиффани расстроено, — старушка видела в этом своего рода оскорбление. Возможно, она думала, что это то, на что, по мнению других, должна быть похожа пастушка. Она не должна быть старухой в грязном платье и больших ботинках, со старым мешком на плечах вместо дождевика.
Пастушка должна искриться, как звездная ночь. Тиффани не думала так и не
