— Девочка, куда? Пропуск на кошку! Стой! — Годок, постой, Нет пропуска на кошку. В окошко! — Как звать? — Марусей. — Мы думали, маруха, Это лучше. — За стол садитесь, гости.— Прямая, как сосна, Старуха держится. А верно, ей сродни Владимир. Сын. Она угрюма и зловеща. «Из-под дуба, дуба, дуба!» Часам к шести. Налей вина, товарищи. Чтоб душу отвести! Пей, море, Гуляй, море, Шире, больше! Плещись! Чтоб шумело море, Море разливанное! «Свадьбу новую справляет Он веселый и хмельной… и хмельной»… Вот денечки. — Садись, братва, за пьянку! За скатерть-самобранку. «Из-под дуба, дуба, дуба!» Садись, братва! — Курится? — Петух! — О, боже, боже! Дай не закурить. Моя-тоя потухла. Погасла мало-мало. Седой, не куришь — там на небе? — Молчит. Себя старик не выдал, Не вылез из окопа. Запрятан в облака. Все равно. Нам водка, море разливанное, А богу — облака. Не подеремся. Вон бог в углу — И на груди другой В терну колючем, Прикованный к доске, он сделан, Вытравлен Порохом синим на коже — Обычай морей. А тот свечою курит… Лучше нашей — восковая! Да, он в углу глядит И курит. И наблюдает. На самоварную лучину Его бы расколоть! И мелко расщепить. Уголь лучшего качества! Даром у него Такие темно-синие глаза, Что хочется влюбиться, Как в девушку. И девушек лицо у бога, Но только бородатое. Двумя рядами низко Струится борода, Как сумрачный плетень Овечьих стад у озера, Как ночью дождь, Глаза передрассветной синевы, И вещие и тихие, И строги и прекрасны, И нежные несказанной речью, И тихо смотрят вниз Укорной тайной, На нас, на всю ватагу Убийц святых, На нашу пьянку Убийц святых. — Смотри, сойдет сюда И набедокурит. А встретится, взмахнет ресницами, И точно зажег зажигалкой. Темны глаза, как небеса, И тайна вещая есть в них И около спокойно дышит. Озера синей думы! — Даешь в лоб, что ли? Даешь мне в лоб, бог девичий, Ведь те же семь зарядов у тебя. С большими синими глазами? И я скажу спасибо За письма и привет. — Море! Море! Он согласен! Он взмахнул ресницами,
