Анхелина снова запричитала.
– Я не знаю. О, Святая Дева, защити нас. Не знаю я, где она и где ребенок не знаю тоже. – Она всхлипывала и вытирала глаза косынкой.
Роберт повернулся и посмотрел на карету, которая все еще стояла в Патио дель Ресибо. Насколько ему было известно, других во дворце не было, как и не было лошадей. Они давно перевелись здесь.
– А что, донья Софья пешком отправилась?
– Нет, дон Роберт, – сквозь слезы бормотала Анхелина. – У одного из садовников она взяла ослика. Боже мой, на ослике по улицам, как какая-то замухрышка. Вся Кордова уже думала, что проклятье с этого дома снято. А теперь они все узнают, что это не так. Дворец Мендоза проклят и все мы, кто здесь служит прокляты, это я виновата, я…
– Хватит реветь. Держи себя в руках, никто нас не проклинал, черт нас возьми. Нас обобрали, ограбили и эти похитители об этом пожалеют.
Теперь он все понял, он знал, что произошло. Софья ушла. Но она ушла не от него. Она его не бросила, а ушла на поиски сына. Цыгане похитили Рафаэля в надежде получить за него выкуп, сорвать большой куш. И она отправилась в Триану за ним. Софья одна, против целой цыганской орды – это было безумием. Ей никогда не побороть их без его поддержки. Кровь его забурлила, жажда мести, ярость охватили его, придали силы.
– Теперь скажи мне точно, когда она уехала? В какое время?
Едва взглянув на него Анхелина перестала плакать… Его белые волосы оставались прежними, темно- карие глаза теми же, но лицо, его лицо изменилось. Теперь перед ней стоял смелый, волевой, решительный идальго. Таким она его ни разу не видела, но ей говорили, что он был таким прежде.
– Через час после того, как мы поняли, что мальчика похитили, дон Роберт. Это было в субботу, вечером, часов в девять.
– Три дня назад, через несколько часов после того, как я уехал от Гарри Хоукинса. Думать, думать… Чтобы на осле добраться до Севильи, ей нужно дня четыре, не меньше. Сейчас ее там еще нет. Будь у него хорошая лошадь, он мог бы быть там часов через двадцать, может быть и раньше. Хорошая лошадь… Тех, которые были впряжены в карету, Энрике уже увел в конюшню, да разве это были скакуны? К тому же они устали.
– Анхелина! Отправь Энрике в городские конюшни. Скажи ему, что мне нужен самый резвый конь. – Роберт побежал наверх к себе, отдавая на ходу распоряжения. – И вот еще что, пусть разыщут мое седло с нашими инициалами на луке.
Она некоторое время стояла и смотрела на него, словно завороженная его энергией и изменившимся внешним видом, затем развернулась, как линейный корабль под всеми парусами, готовый дать залп из всех орудий.
– Да, идальго, сию минуту. Все будет сделано, как вы приказали.
Роберт мчался к себе в комнату едва касаясь ногами пола. Он давно не брал их в руки, но знал, что из комнаты они никуда не могли деться – два пистолета лежали на своих местах.
Стайка чумазых оборванных ребятишек играла на открытой поляне между холмов, где цыгане иногда отмечали свои праздники. Дети едва взглянули на проходившую мимо них Софью. С черными распушенными волосами и золотыми серьгами в ушах, в домотканной блузе и юбке, с накинутой на плечи шалью она ничем не отличалась от постоянных обитательниц Трианы. Софья присмотрелась к детишкам, но Рафаэля среди них не было. Впрочем, она и не ожидала увидеть его с ними, уж очень легкомысленно было бы так поступить похитителям. Опустив голову, она вошла в пещеру табора Зокали.
Софья успела забыть, каким узким и низким был этот вход в пещеру, а сколько в нем было копоти от множества костров и очагов!.. С трудом она добралась туда, где проход расширялся, образуя большое помещение служившее комнатой.
Спиной к входу, за ветхим столом о трех ногах сидела какая-то женщина. Она раскладывала карты. Ее вполне можно было бы принять за Фанту, но это была Терезита – жена Зокали. Софья узнала ее по характерному изгибу плечей. В углу кормила ребенка еще одна цыганка, помоложе. Она подняла глаза на Софью, на ее лице на мгновение отразилось удивление. Она тут же опустила глаза и ничего не сказала. Звали ее Инмакулада, Софья хорошо помнила ее – они выросли вместе и друг к другу относились хорошо. Глаза Софьи искали Зокали, но его не было видно. Софья увидела Хоселито, но ни он, ни с полдюжины остальных цыган ее не заметили, кроме кормящей матери – Инмакулады.
– Да будет благословлен костер, – поздоровалась Софья. Все дружно повернулись в ее сторону и стали ее разглядывать. – Я пришла сюда и ищу моего отца по закону рома. Где Зокали?
Полуобернувшись на нее пристально глядела Терезита, ее пальцы, перебиравшие карты, замерли.
– Мой муж умер три года назад. Истинная дочь пришла, чтобы похоронить его, – сказав это, она сплюнула на земляной пол.
– Я этого не знала, – Софья повернулась к Хоселито.
Она мгновенно взвесила возможные последствия этой ошибки, но она чувствовала, что поступает верно, – никто другой, кроме него не мог быть предводителем табора. Сделав шаг к нему Софья упала перед ним на колени.
– Я пришла сюда искать справедливости у предводителя моего табора, как это принято у рома по их законам.
– У тебя нет табора, ты покинула этот огонь.
По его тону Софья поняла, что она, верно, определила, кто является предводителем табора после смерти Зокали.
– Я дочь этого огня, у меня есть право быть выслушанной вами, – заявила Софья.
– Когда-то у тебя было такое право, но ты лишилась его, покинув нас.
Хоселито потянулся за кувшином с вином, но пить не стал. Он не отрывал взгляда от Софьи.
