чтобы его голова опустилась ниже и удобнее было нанести последний, решающий удар, ни шпаги и мулеты, чтобы быка сразить наповал. Карлос обладал лишь безрассудной отвагой. Какой огромный! Боже мой, он не верил своим глазам, глядя на мощного быка. «Давай, бык, посмотри-ка на меня», – приговаривал Карлос. «Ну, взгляни на меня…» Бык не обращал на него внимания. Карлос стоял прямо, вытянувшись так, как должен, по его мнению, стоять матадор – застыть так, словно на свете не было ничего прекраснее его фигуры и позы. Загонщик все еще кричал, чтобы юноша убирался, но Карлос его не слушал. Он прищелкивал языком, цокал, как это делают матадоры. Бык, наконец, соизволил поднять глаза и повернуть мощную голову в сторону юноши. Движения его были какими-то замедленными. Против этого животного весом в четыре с гаком тонны единственным преимуществом была быстрота. Бык казался грузным, лишенным всякой подвижности, которой у Карлоса было хоть отбавляй.
«Давай, иди сюда», – медленно подзывал он быка мягким, вкрадчивым голосом. «Давай, достань меня, бычок, достань». Взгляд огромных, лишенных век глаз быка встретился со взглядом цыгана. Рога животного опустились.
«Уходи! Прыгай, дурачок, сопляк! Он забьет тебя! Прыгай!»
Карлос не уходил, а выжидал. Он повернулся к быку боком с тем, чтобы представлять собой более узкую, следовательно менее уязвимую мишень и стоял, как вкопанный. Если бы у него был красно-желтый плащ, то он мог бы воспользоваться им в качестве еще одной мишени для без малого метровых рогов быка. У него не было ни красной материи, ни мулеты, ни шпаги. Бык сделал рывок вперед и, когда Карлос ощутил на лице своем его жаркое дыхание, то он моментально отпрыгнул в сторону. Бык, атакуя его, так увлекся, что пробежал еще метра четыре, пока не понял, что атаковать было уже некого. Он повернулся всем своим грузным телом и посмотрел на Карлоса. Тот стоял на том же самом месте, что и перед атакой, неподвижный и застенчивый. Загонщик уже больше не кричал. Он просто стоял, разинув рот и молчал. «Нет, этот парень действительно того. Но смелый. Матерь Божья, ну сущий дьявол. Голыми руками, да на быка». Он стянул с себя свою куртку. «Эй, парень, вот возьми-ка». Карлос посмотрел на это «оружие» и покачал головой. Этого, едва заметного движения хватило для того, чтобы бык начал свою вторую атаку.
Карлосу казалось, что он мог сосчитать количество шагов быка, приближавшегося к нему – его четыре ноги двигались будто в каком-то вневременном танце. Шагни бык еще пару раз и Карлос у него на рогах. Но нет. Он знал наверняка, что не окажется так близко к смерти. Будто неведомый Карлосу ангел легко коснулся его плеча, предупреждая об опасности. Карлос демонстративно повернулся к быку спиной. И когда его затылок ощутил уже знакомое влажное дыхание, ловкий юноша опять оказался недосягаем для быка.
На этот раз Карлос добежал до самой изгороди и перемахнул через нее. Дышал он легко, словно лишь «побеседовал» с милым и ласковым животным.
– Ну, смогу я выйти на быка? За деньги? – спросил он с вызовом у загонщика.
– Это мы еще посмотрим, – медленно проговорил тот. – Посмотрим, – задумчиво рассматривал он цыгана. – Я хочу тебя кое с кем познакомить.
– С кем?
– Неважно с кем. Ты его все равно не знаешь – это точно. Пойдем, поедим. Потом можешь вот там отдохнуть, – он кивнул в сторону каких-то сараев, которые могли быть и стойлом для быков. – Сегодня я пошлю весточку сеньору, авось он приедет через пару дней.
«Всегда опасно любить то, что тебе не принадлежит», – предупреждал Доминго Мендоза своего инвалида-сына еще в 1783 году, когда мальчику было десять лет. «Забудь о быках, Паблосито. Они за тобой не побегут».
Эти слова остались пустым звуком для Пабло. Впервые он увидел корриду в восемь лет, с этого момента Пабло Луис Мендоза Родригес жаждал попытать счастья на арене. Матадор с горбом на спине и, к тому же, сухорукий? Это могло вызвать лишь смех. Но он сам смеяться не думал.
Всю свою жизнь Пабло Луис посвятил изучению корриды. Он вникал в каждую деталь, каждую мелочь с нею связанную. Сейчас ему исполнилось двадцать шесть лет и не было в Испании матадора, которого он не знал бы. Он побывал на всех ранчо, где выращивались быки для корриды. Пабло всегда ездил туда, где молодых быков испытывали на храбрость. Когда в Мадриде шла коррида, он на ней всегда присутствовал. Если программа корриды в Кордове оказывалась менее интересной, нежели где-нибудь еще, в каком-то другом городе, Пабло уезжал туда. Если какой-нибудь из тореро стремился приобрести для себя замысловатый костюм и у него не было для этого реалов, он обращался к Пабло Мендоза. Молодые и многообещающие тореро всегда получали от Пабло все необходимое для своей карьеры.
Горбатый, увечный Пабло Луис мог ни есть, ни спать, ни любить женщин, но без корриды свою жизнь он не мыслил. В этот январский день 1799 года он не без любопытства, прочел письмо, посланное ему из Севильи одним загонщиком. «Приезжай, если можешь, дон Пабло, – говорилось в письме, – думаю, что тебе придется увидеть кое-что стоящее».
Цыганскому табору, путешествовавшему пешком или, в лучшем случае, на осликах верхом, требовалось около четырех дней, чтобы покрыть расстояние между Кордовой и Севильей. Для богатого же человека в карете, запряженной четверкой резвых коней, это дело было каких-то шестнадцати часов. Пабло прибыл на ранчо, спустя три дня после того, как Карлос впервые вошел к быку в загон.
«Я не могу разобрать, или он дурак, или самый храбрый человек, которого я когда-либо встречал», – поведал ему загонщик, как только Пабло прискакал на ранчо. «Он там, тот молодой паренек, который делает вид, что не понимает о ком идет речь».
При виде юноши у Пабло захватило дух. Всегда было так, что при виде любого, кто по своим природным данным был матадором от Бога – высоким, стройным, красивым, широкоплечим и узкобедрым – в Пабло сначала возникала ненависть к этому мужчине, которая сменялась чувством, похожим на ревностную любовь. Эти чувства олицетворяли собой все, что в представлении Пабло являлось радостью жизни. Он приучил себя, и уже давно, укрощать этот шквал противоречивых эмоций.
– На него приятно смотреть, – согласился Пабло с загонщиком, – но ты, явно, говоришь о чем-то другом. – Судя по интонации, с которой были произнесены эти слова, загонщик не сумел убедить Мендозу. – Слишком смело ты о нем говоришь…
– То, что я видел – это больше чем смелость, – не успокаивался загонщик. – У него есть внешность и что-то неясное… Но и тебе и мне известно, что именно это, что невозможно объяснить, и делает из человека матадора. Когда он был в загоне, он… – Мужчина запнулся, подыскивая слова. – …Он был, ну… как Бог. Он был великолепен – по-другому не могу это назвать. Смотреть на него было все равно, что видеть как вдруг перед тобой оживает музыка… Вот почему я думаю, что он станет великим матадором.
Пабло пристально смотрел на загонщика прищуренным взглядом. «Никогда от тебя не слышал таких поэтических излияний, друг мой. Возможно, и мои чувства при виде этого юноши на арене будут подобными.
