насчет нутра, насчет зоопарка этого? Ладно, давай разбираться не по-писаному, так, как мне самому высветлилось под старость лет... С тобой тоже, я вижу, помучиться надо. Ну хорошо, главное раскумекали; фашизм есть лютая диктатура, топор и плеть. Четко усекли, идем далее. Что еще есть фашизм? Наблюдаем практически: отрицание человеческих норм, попрание всякого Закона, пусть куцего, несовершенного еще там Закона, но к которому люди шли через борьбу и страдания. Фашизм говорит: можно делать все, что выгодно государству. А государство есть что? Оно, между прочим, есть сила, созданная для того, чтобы соблюдался Закон. Это я тебе, извини, упрощенно толкую, образование-то мое из коридора вышло, а язык из лаптей. Как в русской этой песне: 'Сама садик я садила'. Сам доходил. Для кого - открытая дверь, а кому - своей головой прошибать.
– А что есть Закон? - спросил я.
– Ну если строго по книжке, то это есть общеобязательное правило, установленное волею господствующего класса. Но только после революции нашей вышло, что господствующий класс стал выражать интересы большинства. Подавляющего. Рабочий то есть класс. Кумекаешь?
– Угу, - сказал я.
На меня сразу пылью пахнуло из толстых книг, что хранились в загсе, куда мы с мамой пришли за выпиской из метрики. Собственно говоря, я не вполне законный сын. Может, я нахожусь в противоречии с волей господствующего класса?
– Улыбаешься? - буркнул Гупан. Он нахмурился, но вот в глазах его вспыхнул и разгорелся странный торжествующий свет, как будто за стенами хилой нашей хаты он увидел нечто такое, что было пока сокрыто от остальных.- А я бы сказал так, - продолжил начальник райотдела, отмахивая паузы кулаком, - я бы сказал, что Закон в идеале, конечно, как должно быть при коммунизме, при всеобщей справедливости, это есть выработанное всеми людьми, народом, правило для нормальных отношений, для защиты общества от своеволия отдельных личностей и в то же время для защиты каждой отдельной личности от своеволия общества...
Это уже становилось интересным.
– Разве общество может быть своевольным? - спросил я. - Такого я что-то не проходил.
– Все может быть. Поживешь-насмотришься. Извини, я тебя не обкурил окончательно?
– Ничего.
–Это я от блох. Может, не выдержат?
– Выдержат, - сказал я. - Я их дымовой шашкой морил. Кошка чуть не подохла... Вы продолжайте. Как это большинство может быть неправо?
– А так. Ты в цельном, видишь ты коллективе вырос и потому так представляешь. Прямо очень... Дерево от столба знаешь чем отличается? Тем, что ветки в разные стороны. Живое, значит. И ты в стороны раскумекивай, историю, к примеру, вспомни. Случалось, и большевики были в меньшинстве.
– Ну, вы же про общество начали...
– Общество! А ну как решит, скажем, общество в вааших красивых Глухарах вывалять кого-нибудь, как в старину бывало, в смоле и перьях? Знаешь, в азарте все случается. А не можно по Закону обидеть человека, не можно наказать без суда и следствия. Даже если миллион человек захотят обвинить одного - нельзя без Закона. Ведь и миллион людей может ошибиться. Вот чтобы Закон исполнять, нужны и сила, и правильное толкование. За этим следит государство. Я тебе, как говорится, не для печати толкую, а под самогон. И не все еще в жизни как в идеале. Ой, не все.
– Еще бы, - сказал я. - На войне, к примеру...
– Война это война!-отрубил Гупан.- И без нее хватает закавычек. И не все мы такие чистенькие, правильные. Не по кисельной речке плывем. Но я не об этом. Отклоняемся мы. Вот ты раскумекай на основании вышеизложенного, что такое государство, которое само не чтит Закона, которое Закон подгоняет каждый день под свою пользу?
Я задумался. Честное слово, никогда раньше не думал над такими вещами. Вроде бы и без того все ясно было, чего рассусоливать. Врага бей, за друга голову клади.
– Это просто сила. - Наконец-то мысли, как перегретый пар, открыли тугой клапан. - Сила без ограничений, и все.
–Во!-обрадовался Гупан. - Без соблюдения Закона ты получаешь фашистское государство, которое давит всякие свободы, давит трудящихся ради интересов кучки поработителей. Может, формально там и есть законность. Но на деле каждый, кто поступает на службу такому государству, освобождает себя от власти законов. Становится просто силой, частицей той большой силы. Он уже от имени государства решает, что выгодно и что невыгодно. Он вроде бы не о себе уже думает, когда семь шкур с людей спускает. Тут у него всяких теорий достаточно... И расовые, и национальные там, какие угодно. Потому что без такого оправдания он будет кто? Бандит, насильник, узурпатор. Кумекаешь?
– Ага.
Я забыл про блох и про тлеющие в животе угольки боли, что-то действительно 'раскумекивалось' в голове, и моя работенка в маленькой деревушке под названием Глухары стала приобретать какие-то новые, широкие очертания. В ней начал угадываться больший, чем я полагал, смысл.
– Не отступать, хлопцы! - снова крикнул милиционер.- Слева заходи!
– Контуженый он, - пояснил Гупан. - В нашем Ожинском отделе я сейчас самый здоровый: астма не в счет!.. И вот, понимаешь, Горелый увидел, что перед ним такое открывается, о чем он и мечтать не мог. Ведь кто, заметь, составлял опору Гитлеру, когда он рвался к власти? Штурмовики, всякий темный элемент. Почему? А им выгодно было примазаться к силе. Взлететь на этой мутной волне. Тут перед ними, видишь, большие горизонты открывались. Убивать можно, мучить, наживаться на чужом горе - и все идет в зачет, как заслуга какая. Бандитское государство тебя покрывает. Вот и Горелый... конечно, с точки зрения теории, ему фашизм - как козе энциклопедия. Ему одно важно... Он, конечно, садист по натуре, садист и собственник, жаднюга, падкий до власти, и вот для его натуры фашизм - это как мед. Так фашизм мерзость к себе приманивает и ею живет.
Гупан пригасил цигарку пальцами. Вот уж лапищи у него были, с асбестовой оболочкой. Просто взял тлеющий окурок и придушил его, даже не крякнул. И весь он был корявый, неудобный какой-то, угрюмо нацеленный на что-то дальнее всей своей могучей статью. Я видел, что не такой уж он цельносваренный и округленный, как фугаска, что жжет его беспокойный и нервный огонь, дробят и перемалывают его нутро острые и разноскладные мысли, и знает он нечто такое, чего мне еще и в бинокль не разглядеть, и это знание, этот тяжелый житейский опыт не дают ему дышать, второй, внутренней, утаенной астмой держат за горло.
– Национализм? Шовинизм? Все это Горелому кстати, все как в копилочку. Теперь можно грабить и мучить белоруса там, или поляка, или еврея... Или там схидняка{14} за то, что по ту сторону Днепра вырос. Всему есть оправдание, все сразу прощено от имени бандитского государства. Людей-то, человеков уже перед Горелым нет, а есть одни значки, шашечки. Он не фашист в полном объеме слова, Горелый-то, он грабитель, бандит, но в том-то и дело, что уголовник фашисту близкий родственник. Заметь: гончарню колхозную Горелый прибрал к рукам. Так? Добра у арестованных наворовал кучу. Лошадей с племзавода себе навез. А? Он еще и сегодня пробует власть и силу держать. Не может примириться, что фашисты его выплюнули, как косточку от кавуна. Видишь, как отрава глубоко попала, какие пошли буйные росточки у ядовитых зернышек? Теперь, кумекаешь, он в бандеровцы зачислился, в 'идейные'. Новое прикрытие для бандитизма себе нашел... - Гупан закашлялся, передохнул и продолжал: - Да, Советскую власть он люто ненавидит, это верно. А что ж он вместо этой власти несет, а? Беззаконие и произвол, кровь и смерть. И это понятно, потому что за Советскую власть большинство, а справиться с большинством можно только с помощью топора и кнута. Это все мы уже видели... знаем! Вот и выходит, что, стоя на страже советского Закона, ты и есть наипервейший
