по бушующему морю, и огненные ракеты взвились к небу, извещая гельголандцев об опасности, угрожающей судну. Рулевой тоже скоро исполнил данное ему поручение. С бледным как мел лицом он доложил, что вода поднялась до шести футов. Вода врывалась со страшной стремительностью, и судно могло каждую минуту лечь на правый борт. Рулевой имел неосторожность сообщить свой доклад громким, взволнованным голосом, так что матросы, столпившиеся у капитанской рубки, не пропустили ни одного слова.
— К лодкам… к лодкам… — ревели они, — капитан, мы хотим спастись, мы бросаем судно!
Батьяни, убедившись, что не может спасти ни корабля, ни его драгоценного груза, решил позаботиться о своем собственном спасении.
— Ну, так и быть, ребята, спускайте лодки; постарайтесь добраться до Гельголанда; надеюсь, нам это удастся.
Матросы крикнули громкое «ура!» и повернулись, чтобы броситься к лодкам, но в это мгновение раздался над их головами громовой голос:
— Стойте! Никто не смеет тронуться с места. Никто не смеет подойти к лодкам.
Человек, крикнувший эти слова, стоял на капитанском мостике рядом с Батьяни. Это был Генрих Антон Лейхтвейс. Чтобы подкрепить свои слова, он направил пистолет на кучку присмиревших матросов.
— Капитан, — обратился он несколько странным, но сдержанным голосом к Батьяни, который невольно отступил на шаг назад, потому что голос, только что кричавший на матросов, показался ему знакомым, — капитан, ответьте мне на один вопрос, который я должен задать вам: как должен поступить честный благородный капитан, когда он видит, что судно его погибает? О ком должен он прежде всего подумать, не только как честный моряк, но даже просто как человек?
Батьяни насмешливо расхохотался.
— С ума вы сошли, господин гельголандец? Что это вам вздумалось устраивать мне экзамен в такую минуту? Убирайтесь к черту! Вот вам мой ответ.
— Ну, так я сам отвечу на свой вопрос, — воскликнул Лейхтвейс. — Всякий добропорядочный капитан при крушении судна думает сперва не о себе и своем экипаже, а о пассажирах, находящихся на корабле. Он отвечает за их жизнь, за их безопасность, о них он должен заботиться и им он обязан предоставить спасательные лодки, если он только не презренный плут и негодяй.
— Ба, о каких пассажирах вы говорите? — возразил Батьяни. — Что же касается вас и ваших земляков, то вы можете вместе с нами уйти на спасательных ботах… Мне и в голову не приходило оставить вас здесь, на утопающем корабле… а то…
— Разве у вас нет других пассажиров на «Колумбусе», капитан? — спросил Лейхтвейс, твердо напирая на каждое слово.
Цыган вздрогнул. У него ноги подкосились; он заподозрил, что этот вопрос сделан неспроста.
— Другие пассажиры? — пробормотал он нетвердым голосом. — Какие другие? Что вы этим хотите сказать? «Колумбус» — судно не пассажирское, оно несет кладь, хотя и очень ценную, но она может затонуть вместе с кораблем, лишь бы мы спаслись.
— Вы лжете, капитан! — крикнул Лейхтвейс громовым голосом. — Вы бессовестно лжете, подлый негодяй! Драгоценная кладь, о которой вы говорите и которую вы с легким сердцем собираетесь оставить на жертву волнам, состоит из пятисот постыдно проданных людей; живых людей, способных чувствовать и страдать, которых, как негров-невольников, вы держите в заточении в нижнем трюме!
— Бездельник!.. Ты — шпион?..
С этими словами, сопровождаемыми бурей и ревом моря, Батьяни бросился к Лейхтвейсу. Он поднял на него пистолет, но не успел взвести курок, как сзади кто-то со страшной силон ударил его по руке. С криком боли уронил Батьяни пистолет. В ту же минуту, как он хотел обернуться, его руки были схвачены и крепко связаны за спиной. Зигрист и Барберини, Рорбек и Бруно, так же как Резике и Бенсберг, все шестеро, поднявшиеся один за другим на капитанский мостик во время предыдущего разговора, теперь связали Батьяни и крепко держали его.
— Измена! — кричал цыган во все горло. — Измена! Матросы «Колумбуса», спасите вашего капитана!
Матросы устремились к трапу, ведущему на капитанскую палубу.
— Пли! — скомандовал Лейхтвейс.
Раздались семь выстрелов, и пять матросов, обливаясь кровью, скатились с лестницы и замертво упали на нижнюю палубу.
— Это только предупреждение, — крикнул Лейхтвейс. — Чтобы каждый из вас там внизу знал, что его ожидает при малейшем сопротивлении моим приказаниям. Да будет вам известно, что с настоящей минуты я один хозяин этого корабля, я же и его капитан и только я могу распоряжаться здесь. Знайте, что новый капитан завладел этим судном не для того, чтобы воспользоваться чужим имуществом, а для того, чтобы спасти пятьсот человеческих жизней, знайте, что этот новый хозяин на «Колумбусе» зовется Генрих Антон Лейхтвейс, разбойник из Нероберга.
Глубокая тишина наступила после этих слов. Матросы, как американцы, так и англичане, по большей части не знали, кто такой Генрих Антон Лейхтвейс, но что перед ними был человек, который не позволит с собой шутить, в этом они уже успели убедиться.
Батьяни был, конечно, страшно поражен этим открытием. Ему казалось в эту минуту, что судно уже погрузилось в волны, что вода ему уже дошла до горла. Может быть, он и действительно предпочел бы, чтобы судно погибло, затонуло вместе с людьми и крысами. Ему легче было довериться случайностям бурного моря, чем попасть совершенно беззащитным в руки своего смертельного врага. Ему не на что было надеяться, он это понимал очень хорошо. Человек, который распоряжался на «Колумбусе», скорей пощадил бы акулу, эту морскую гиену, если бы она на его глазах разорвала дорогого ему человека, чем его, графа Сандора Батьяни — своего смертельного врага.
— Что делать с этим? — спросил Зигрист, указывая на цыгана.
Лейхтвейс взглянул на искаженное паническим страхом лицо капитана. С минуту он упивался видом дрожащего от страха малодушного труса.
— Ну, граф Сандор Батьяни, — наконец произнес он, слегка коснувшись его плеча, — разве я тебе не предсказывал, что наступит когда-нибудь час расчета между нами? Разве я преувеличивал, когда утверждал, что ты не минуешь мести Генриха Антона Лейхтвейса и что эта месть будет ужаснее, чем ты мог ожидать? Пути Господни чудны и неисповедимы. Кому суждено погибнуть, тот поражается слепотой. На тебя также напала слепота, граф Сандор Батьяни, когда ты взялся за такие непригодные для тебя дела, как торговля людьми, за всякие герцогские плутни и, наконец, за обязанности капитана, в которых ты ровно ничего не понимаешь. Праведный суд Божий сумеет везде найти виновного и покарать его, будет ли то на земле или на воде. Вот и нас с тобой, Сандор Батьяни, Он столкнул на Акуловом рифе, чтобы мы свели наши счеты на колеблющихся досках утопающего судна.
Батьянн ничего не отвечал. Он заскрежетал белыми, блестящими зубами, стараясь разорвать веревки, связывающие его руки за спиной, но усилия его были напрасны: крепкие пеньковые веревки не поддавались.
— Привяжите негодяя за руки и за ноги к главной мачте и позаботьтесь, чтобы он не мог освободиться.
Тотчас же старый Рорбек ударил цыгана в затылок и пинками и толчками с помощью Бенсберга и Бруно его спустили вниз на палубу.
— Рулевой, — обратился Лейхтвейс к старшему офицеру экипажа «Колумбуса», — вы мне кажетесь порядочным и рассудительным человеком, и меня удивляет, что я встречаю вас в обществе таких мерзавцев.
— Я не виноват, — оправдывался рулевой. — Когда меня нанимали в Америке, то я не знал, для перевозки какого груза назначается «Колумбус», а когда я в Бремене узнал, что мы должны будем транспортировать в Америку несчастных проданных людей, то уже не мог отказаться от своей должности, не подвергаясь морскому суду. Но, поверьте мне, господин, я чувствую самое искреннее отвращение к этой торговле живым товаром. Что же касается до того человека, привязанного к главной мачте, то он мне просто ненавистен. Но служба требует повиновения, а он был капитаном судна.
— Хорошо, я хочу вам верить; дайте пожать вашу руку и поклянитесь мне в повиновении.
