— Клянусь!
— Хорошо, вы можете понадобиться мне; что касается этих бунтовщиков, то я живо справлюсь с ними. Теперь, рулевой, спуститесь с двумя из моих людей, Резике и Барберино, вниз и откройте темницу, в которой изнывают несчастные. Приведите их на палубу, и тогда мы посмотрим, что нужно будет делать дальше. Как долго, вы думаете, может устоять «Колумбус» против свирепых волн?
— Это трудно сказать, капитан, — ответил рулевой. — Много зависит от того, укротится ли буря. Если она утихнет, то «Колумбус» может продержаться часов пять, прежде чем вода поднимется в нем настолько, чтобы повалить его на бок и затопить. Но если будет продолжаться такое же волнение, как теперь, то все может быть кончено в полчаса.
— Ну так воспользуемся же получасом или пятью часами, сколько нам пошлет Господь.
Лейхтвейс сделал знак, и рулевой, Резике и Барберини удалились.
В это время на мостик поднялись Лора и Елизавета. Нежно обняла своего мужа-разбойника белокурая красавица.
— О, Лейхтвейс, — заговорила она, — мой горячо любимый Гейнц, у меня сердце сжимается при мысли, что мы, кажется, напрасно пожертвовали своей жизнью за несчастных и что нам придется умереть с ними — и какой ужасной смертью…
— Я надеюсь на лучшее. А затем, если бы даже и так, Лора, то разве смерть страшна нам, когда она приходит одновременно для нас обоих? Разве мы не желали всегда, чтобы наш последний час наступил для нас в одно и то же время?
— Но мы не получим погребения.
— Ну так мы успокоимся вместе на дне морском, дорогая. Там мы будем соединены и уж навеки… навеки…
Он горячо обнял ее и прижался к ее дорогим устам долгим, страстным поцелуем.
Такая же сцена происходила между Зигристом и Елизаветой. Тут также жена прижалась с искренним чувством к мужу, тут и приближение смерти не наводило ужаса, потому что перед глубокой, искренней любовью даже смерть теряет свое устрашающее впечатление.
Палуба теперь оживилась. По трапу, ведущему наверх из трюма, поднимались сотни людей, которые, несмотря на окружавшую их опасность, с наслаждением и восторгом вдыхали в себя чистый, влажный морской воздух.
— Жители Доцгейма и Бибриха, слушайте, что я скажу вам. Несколько недель тому назад я дал слово вашим уполномоченным, что я, Генрих Антон Лейхтвейс, не допущу, чтобы вы были отправлены в Америку. Теперь я свое слово исполню. Останетесь ли вы живы — это в руках Божьих. Во всяком случае, в тысячу раз лучше утонутъ свободными людьми в океане, нежели пасть рабами в далекой Америке от пуль англичан, за дело, не затрагивающее вашего сердца. Все-таки я надеюсь с помощью Всевышнего доставить вас живыми на берег, откуда вы сможете беспрепятственно добраться до своей родины. А там уж изберете себе новую отчизну, вне страны, управляемой жестоким герцогом, продавшим вас.
С минуту царствовало тяжелое молчание; затем Филипп Ронет, кузнец из Доцгейма, крикнул громовым голосом:
— Да здравствует Генрих Антон Лейхтвейс, наш избавитель! Лучше умереть с ним, чем быть проданным в Америку.
Покрывая бурю и шум волн, вырывался из пятисот грудей и пятисот человеческих сердец радостный, восторженный крик:
— Да здравствует Генрих Антон Лейхтвейс, наш избавитель!
Глава 130
НАД МОРСКОЙ ПУЧИНОЙ
Когда улеглась первая радость после освобождения, Лейхтвейс подал знак рукой, что желает говорить, и произнес следующую речь:
— Друзья мои, мое желание спасти вас и дать вам возможность вернуться на родину, конечно, хорошо, но мы не должны скрывать от себя, что пока мы все находимся в страшной опасности. Наше судно получило пробоину, через которую вода врывается под палубу, так что существование «Колумбуса» можно считать минутами. Хотя мы находимся вблизи одного острова, но все же расстояние до него довольно значительно, и при сильном штормовом ветре, дующем из глубины Северного моря, едва ли можно надеяться на то, чтобы жители Гельголанда пришли нам на помощь. Нет, мы предоставлены своим собственным силам. Но смелым Бог помогает. Погибнет тот, кто сам не постоит за себя. Я ставлю только одно условие: каждый, находящийся на этом корабле, должен беспрекословно исполнять мои приказания, в противном случае я смогу с револьвером в руке заставить подчиниться мне. Теперь примемся за дело нашего спасения.
Тяжелое молчание последовало за этими словами. Жители Доцгейма и Бибриха надеялись, что они уже сейчас, немедленно могут отправиться на родину и что всем их испытаниям и страданиям наступит конец. Теперь же они поняли, что хотя их освободили из неволи, но фактическое спасение еще не так верно, как они воображали. Они с упованием и надеждой смотрели на высокого, сильного человека, стоящего наверху, на капитанском мостике, как могучая скала, у подножия которой бушует бурун.
Лейхтвейс отдавал свои приказания с большой осмотрительностью. Прежде всего он обратился к стоящему рядом с ним рулевому:
— Рулевой, сколько спасательных лодок находится в нашем распоряжении?
— На борту их восемь штук, капитан, — ответил моряк, невольно давая Лейхтвейсу титул, который по справедливости полагался ему в эту минуту.
— Восемь спасательных лодок… гм… мало… очень мало… Как велик экипаж «Колумбуса»?
— Двадцать пять человек с поваром и буфетчиком.
— Двадцать пять человек? — повторил раздумывая Лейхтвейс. — К этому нужно прибавить пятьсот бибрихцев и доцгеймцев, всего пятьсот тридцать четыре человека, которые обязательно должны быть спасены.
Он произнес эти слова громким голосом, так что Батьяни, привязанный к главной мачте, отчетливо услышал их. Он вздрогнул, точно от удара кнутом. Все, находящиеся на судне, были сосчитаны; только он не был упомянут. По-видимому, все должны были быть спасены, кроме него одного. Он крепко стиснул зубы и бросил взгляд непримиримой ненависти на своего смертельного врага.
Лейхтвейс увидел этот взгляд, но, занятый своим распоряжением, он нисколько не смутился им. Для него Батьяни не существовал. Он смотрел на него не как на живого человека, а как на бездушный предмет.
— Рулевой, — спросил вновь произведенный капитан, — как велика будет вместимость каждого спасательного бота, если мы нагрузим его до последней возможности?
— Больше тридцати человек он не выдержит без опасности зачерпнуть бортом и немедленно перевернуться.
— Тридцать человек… это значит по двести сорок душ на каждый рейс… Лодки должны будут сделать, по крайней мере, два рейса на Гельголанд и обратно…
— Да, без этого не обойтись.
— Ну, так с Богом. За работу. Мы не должны терять времени, — продолжал он с мрачным выражением лица. — «Колумбус» все сильней накреняется, и я боюсь, что не дальше как через час он совсем погрузится в море.
Затем Лейхтвейс приказал рулевому выбрать самых надежных матросов и лучших гребцов. Этот последний немедленно направился к экипажу и через несколько минут шестнадцать матросов были готовы взяться за весла и переправлять людей. Лейхтвейс подошел к кучке матросов, внимательно всматриваясь в каждое лицо, с Намерением прочесть на нем характер и настроение его обладателя. Среди общего молчания он обратился к ним со следующей речью:
— Братцы! На вашей ответственности находятся пятьсот человеческих жизней. До сих пор вы служили
