Официант испаряется, и Кейс наконец-то оглядывает толпу. Да, будь у них на одежде ярлыки, ей бы пришлось несладко. Сплошные «Прада» и «Гуччи», чересчур яркие, по-цыгански демонстративные по сравнению с Лондоном и Нью-Йорком. Почти Лос-Анджелес, думает она. Если не считать двух девушек- готок в черных парчовых хламидах, да собравшегося уходить юноши в безукоризненном панк-рокерском наряде, это заведение напоминает улицу Родео-драйв с аномальным переизбытком славянских скул.
Но женщина, которая только что вошла… она одета во все тускло-серое. Светлая кожа, темные глаза, волосы на прямой пробор, не по моде длинные. Белое лицо с угловатыми и в то же время мягкими чертами. Лицо, затмевающее все вокруг.
Пальцы Кейс до боли вцепляются в подлокотники.
— Вы та, которая пишет письма? — Низкий, исключительно внятный голос с легким акцентом. Как бы долетающий издалека.
Кейс начинает вставать, однако незнакомка жестом останавливает ее и усаживается в другое кресло.
— Стелла Волкова. — Она протягивает руку.
— Кейс Поллард. — Кейс отвечает на рукопожатие. Значит, это и есть автор? Значит, ее зовут Стелла? Разве Стелла — русское имя?
Стелла Волкова сжимает ее руку, потом отпускает.
— Вы первая.
— Первая? — Кейс чувствует, что ее глаза вот-вот вывалятся из орбит.
Официант ставит на стол две чашки, наливает кофе из фарфорового кофейника.
— Здесь делают очень хороший кофе. Когда я была ребенком, только номенклатура могла пить хороший кофе. И он был хуже, чем этот. Вам с сахаром? Со сливками?
Не доверяя своим рукам, Кейс качает головой.
— Я тоже пью только черный. — Стелла поднимает чашку, вдыхает аромат, делает маленький глоток. Говорит что-то одобрительное по-русски. — Вам нравится Москва? Были здесь раньше?
— Нет, ни разу, — отвечает Кейс. — Все так необычно.
— Думаю, для нас тоже. Каждый день что-то новое, необычное.
Серьезное лицо, широко раскрытые глаза.
— Почему здесь так много полицейских машин? — спрашивает Кейс, только чтобы не допустить молчания, которое, она боится, может ее убить. Задать следующий вопрос. — Они проезжают очень быстро, но без сирен.
— Полицейские машины?
— Немаркированные, с голубыми мигалками.
— О нет! Это не полицейские. Это машины важных людей, богатых людей. Или тех, кто на них работает. Они купили разрешение, могут не подчиняться правилам движения. Мигалки — предупреждение другим, знак вежливости. Вам это странно, да?
Мне все странно, думает Кейс. Или ничего.
— Стелла, можно вас спросить?
— Да?
— Это вы автор фрагментов?
Стелла склоняет голову набок:
— Я близнецы.
Если она сейчас раздвоится, то Кейс даже глазом не моргнет.
— У меня сестра, она художница. А я только распространитель. Я нахожу аудиторию. Конечно, не такой уж большой талант, я знаю.
— Боже мой, — говорит Кейс, которая не верит в Бога. — Значит, это действительно правда.
Глаза Стеллы распахиваются еще шире:
— Да, правда. Моя сестра Нора — она художница. Кейс чувствует, что опять начинает тормозить. Следующий вопрос. Что угодно.
— Это русские имена? Стелла и Нора?
— Наша мать была большой поклонницей вашей литературы. Особенно Уильямса и Джойса.
— Уильямс?
— Теннесси Уильямс. Ну да, Стелла. И Нора [29].
— Мой отец жил в Теннесси, — говорит Кейс, чувствуя себя марионеткой, которую дергают за ниточку.
— Вы писали, что он умер, когда упали башни.
— Да, пропал без вести.
— Наши родители погибли. От взрыва, в Ленинграде. Я и моя сестра, и наша мать, мы все жили в Париже. Нора изучала кинематографию, конечно. А я бизнес. Наш отец не хотел, чтобы мы были в России. Слишком опасно. Он работал у своего брата, нашего дяди, который стал очень влиятельным человеком. В Париже он сказал: мы должны быть готовы, что никогда не вернемся назад. Но умерла его мать, наша бабушка, и мы приехали на похороны. Всего на три дня. — Огромные черные глаза внимательно смотрят на Кейс. — Бомба была привязана к дереву. Ее взорвали по радио, когда мы вышли из подъезда, все одетые в черное, для похорон. Наши родители погибли мгновенно, им повезло. Нора была тяжело ранена. Очень тяжело. У меня только вывихи — челюсть, плечо. И много мелких царапин.
— Мне очень жаль…
— Да. — Стелла кивает, словно в подтверждение чего-то. — С тех пор мы живем в Москве. Мой дядя здесь часто бывает, а Норе сейчас нужно много разных вещей. Кто ваши друзья?
— Простите?
— Вы писали, что следите за работой Норы со своими друзьями. И с большим увлечением. — Улыбка пробивается сквозь бледное спокойствие Стеллы, как чудо. Вернее, это даже не спокойствие, думает Кейс, а чуткая, настороженная неподвижность. Не шевелись, и они нас не заметят. — Кто такой Морис? Очень красивое имя.
— Он работает в банке, в Гонконге. Англичанин. Мы с ним не встречались, но я знаю, он хороший. Вы ведь понимаете, что мы общаемся через вебсайт? И по имэйлу?
— Да. Я даже, наверное, видела сайт. У меня есть такая программа, от фирмы «Магия-символ». Я слежу за распространением работы Норы по специальным номерам. Программа очень хорошая, ее нашел Сергей.
— Кто это?
— Его наняли, чтобы помогать. Из политехнического, один из лучших аспирантов. Я боюсь, он теперь забросит карьеру: дядя слишком хорошо платит. Но ему нравится то, что делает Нора. Так же, как и вам.
— Скажите, Стелла, фрагменты… работа Норы — это компьютерная модель? Или там снимаются живые актеры? — Кейс боится, что вопрос слишком прямой, слишком тупой.
— В институте кинематографии в Париже она сняла три короткометражных фильма. Самый длинный — шестнадцать минут. Он был показан на фестивале в Каннах, имел успех. Вы там были? Набережная Круазетт.
Кейс лихорадочно делает внутренние заметки.
— Только один раз.
— После взрыва нас отвезли в Швейцарию. Норе требовались операции. Здешняя кровь ей не подходит. Нам повезло, что не было большого вреда от первых переливаний, которые сделали в России. Я все время была с ней, конечно. Сначала она не могла говорить, никого не узнавала. Потом заговорила — только со мной, на нашем детском языке.
— Язык близнецов?
— Да, Стеллы и Норы. Потом вернулся и другой язык. Врачи меня спросили, что ее интересует. Я сказала, конечно, кино. И скоро по заказу дяди сделали монтажную студию — прямо там, в клинике. Мы показали Норе кино, над которым она работала раньше, в Париже. Никакой реакции. Как будто смотрит на пустой экран. Потом показали кино, которое возили в Канны. На это она отреагировала, но очень болезненно. Постепенно она стала пользоваться оборудованием. Менять, монтировать.
