дверью темнота.
— Сюда.
— Стелла там?
— Кино, — отвечает он.
Кейс следует за ним и оказывается в непонятном полутемном объеме. За спиной захлопывается дверь. Единственный источник света — голая лампочка наверху, в конце невообразимо крутого лестничного пролета. Цементные ступени, никаких перил.
— Прошу. — Водитель указывает в сторону лестницы. Приглядевшись, Кейс замечает, что перила все же есть: призрачная стальная полоска, опирающаяся всего на два прута — сверху и снизу. Провисает в середине, как веревка. Вибрирует, когда за нее возьмешься.
— Он получил утку в лицо…
— Вверх, пожалуйста.
— Простите. — Она начинает подниматься, слыша за спиной его дыхание.
Наверху еще одна стальная дверь, более узкая, прямо под сорокаваттной лампочкой. Кейс открывает ее.
Кухня, залитая красным светом.
Как общие кухни в старых нью-йоркских квартирах, только чуть больше. Приземистая плита сталинской эпохи — шире, чем машина, на которой они приехали. Такие топятся дровами или углем.
Там, где в нью-йоркских кухнях располагается общая ванна, установлен душ: отделанный кафелем квадратный бортик окружает цементное углубление в полу. С пятиметрового потолка, покрытого полувековым слоем коричневой копоти, свисает старинный оцинкованный разбрызгиватель — по виду ветеринарного или сельскохозяйственного предназначения. Источником красного света служит ворованный знак метро — буква «М» с лампочкой внутри, прислоненная к стене.
— Вот вы и здесь, — говорит Стелла, открывая дверь; из проема бьет яркий свет.
Стелла обращается к водителю по-русски. Тот кивает, выходит на лестницу, прикрывает за собой дверь.
— Здесь — это где?
— Идемте.
Стелла ведет ее в комнату с высокими грязными окнами; похоже, раньше эти окна были наглухо закрыты ставнями.
— Кремль. — Стелла указывает на зубчатую стену, видную в проеме соседних зданий. — А вон там Дума.
Кейс оглядывается по сторонам. Потертые стены, некрашенные еще с советских времен, напоминают бар в Роппонджи. Многолетняя никотиновая копоть скрывает то, что изначально было кремовой краской. Царапины, трещины. Рисунок паркета на полу практически не виден под несколькими слоями краски; верхний слой красно-коричневый. Два новеньких белых стола из «Икеи», два вращающихся стула, несколько компьютеров, корзины для бумаг. На стене над столами какая-то сложная схема, нарисованная фломастерами на нескольких смежных белых досках.
— Сергей называет это проектом, который никогда не кончится, — говорит Стелла, заметив, что Кейс смотрит на схему, а не в окно. — Здесь, конечно, только начало работы.
— Но ведь у фильма будет конец? — Кейс чувствует, что краснеет: разве можно так сразу задавать лобовой вопрос?
— Вы имеете в виду линейный сюжет?
— Я должна была спросить.
Она чувствует, что сейчас они все — и Капюшончик, и Айви, и Кинщик, и Морис, и весь Ф:Ф:Ф — все незримо стоят у нее за спиной.
— Понятия не имею. Она может начать редактировать, как свой студенческий фильм: чтобы свести все к одному кадру. А может, однажды они заговорят, ее герои. Кто знает? Нора ведь молчит.
В комнату заходит парень с густыми рыжими волосами; кивает, садится за один из компьютеров.
— Пойдемте. — Стелла показывает на дверь, откуда вышел рыжий парень. — Вы знаете эту идею: сквот? Как в Амстердаме, Берлине?
— Да.
— У вас это есть? В Америке?
— В общем, нет.
— Здесь, в этих комнатах был сквот. Очень популярный в восьмидесятых. Праздник никогда не кончался. Знаете, одни люди приходят, другие уходят, а веселье продолжается. Говорили о свободе, об искусстве, о духовных вещах. Мы с Норой были еще школьницами, когда нас сюда привели. Наш отец очень рассердился бы, если бы узнал.
Комната, куда они попали, гораздо больше предыдущей. Здесь собран импровизированный компьютерный зал: рабочие места разделены некрашеными фанерными перегородками. Экраны не светятся, стулья пусты. На одном из мониторов сидит плюшевая фигурка кота Гарфилда; видны и другие признаки офисного уюта. Кейс берет со стола квадратную акриловую пластинку. В прозрачном материале трехмерная лазерная гравюра: эмблема кока-колы и стилизованное изображение башен-близнецов, а внизу слова «МЫ ПОМНИМ». Она быстро кладет гравюру на место.
— Когда видишь это сейчас, даже представить трудно. Здесь однажды пел Виктор Цой. Тогда люди действительно жили. Система рушилась под собственным весом, но у всех была работа — часто бессмысленная, с маленькой зарплатой, однако на еду хватало. Люди ценили дружбу, спорили, ели, пили. Этакая студенческая жизнь. Духовная жизнь. Теперь у нас говорят: все, что Ленин рассказывал о коммунизме, — ложь, а все, что он рассказывал о капитализме, — правда.
— А что вы делаете в этой комнате?
— Здесь готовят к обсчету работу моей сестры.
— Она сейчас здесь?
— Да, она работает. Вы ее увидите.
— Но я не хочу прерывать…
— Вы не понимаете. Она с нами, пока работает. Как только остановится — сразу уходит.
Дверь в четвертую комнату расположена в конце узкого высокого коридора. Стены неоднотонные: на уровне человеческого роста побелка потемнела от бесчисленных касаний, а выше выглядит светлей. Сама дверь — новенькая, глянцево-белая — кажется непрочной на фоне тусклого шершавого гипса.
Стелла открывает ее, отступает в сторону, пропускает Кейс вперед.
Такое впечатление, что в комнате нет окон, а светится только огромный плоский монитор — самый большой из всех, которые Кейс когда-то видела. Но постепенно глаза привыкают к темноте, и она замечает три узких окна, закрашенных черной краской. Наверное, это работает автономный звериный инстинкт, который в любой незнакомой обстановке первым делом ищет потенциальные выходы. Все ресурсы высшего сознания сосредоточились на экране, где замерла сцена из нового, еще никем не виденного фрагмента.
Точка зрения героини: герой протягивает руку, словно для того, чтобы коснуться ее щеки в прощальном жесте.
Курсор мечется по экрану, как перекрестье прицела. Замирает на уголке его рта. Щелчок мыши — зум, увеличение. Несколько быстрых поправок. Еще щелчок. Возвращение к нормальному размеру.
Выражение его лица слегка изменилось. Как и настроение всей сцены.
Да, думает Кейс, «разбивщики» могут сушить сухари. Фрагменты — это живой, незавершенный проект.
— Нора. — Стелла бесшумно выступает вперед и опускает руки на укутанные шалью плечи человека, который сидит перед экраном. Правая рука Норы, лежащая на мыши, на мгновение замирает; Кейс каким-то образом чувствует, что это не связано ни с руками на плечах, ни с присутствием незнакомца.
Кейс пока не видит ее лица — только длинные темные волосы, разделенные прямым пробором. Совсем как у сестры. На волосах блик от светящегося монитора.
