В бетонном лабиринте противотанковых заграждений Сэмми Сэл оторвался и пропал из виду, при всех своих внушительных размерах он был непревзойденным мастером езды по узким, петляющим проулкам. Он умел делать абсолютно невозможные повороты, при необходимости Сэмми мог вздыбить велосипед и развернуться на триста шестьдесят градусов. Шеветта пару раз видела, как он делал такое на спор. А что оторвался, так она прекрасно знала, где его найти.
Проскакивая между первой парой надолбов, Шеветта взглянула вверх и почувствовала, что мост тоже на нее смотрит, смотрит сотнями освещенных окон, фонарей и неоновых вывесок. Она видела картинки, на что был похож мост раньше, в те времена, когда по нему днем и ночью мчались машины, видела, но как-то вроде и не верила этому. Мост для нее был то, что он есть, он не мог быть иным ни сейчас, ни прежде. Убежище, дикое, странное, но — убежище, где можно лечь и уснуть, единственный приют бесчисленных людей и их бесчисленных снов.
Она миновала тележку рыбника, проскочив юзом на мелких осколках льда и серых, тускло поблескивающих кишках. Кишки пролежат тут всю ночь, на рассвете их расхватают чайки. Рыбник крикнул что-то вслед, но Шеветта не разобрала ни слова.
Она ехала между лотками и тележками в вечерней сутолоке, ехала и высматривала Сэмми Сэла.
Сэмми оказался там, где и должен был оказаться, — рядом с кофейной тележкой. Он ничуть не запыхался и стоял теперь, лениво опершись о свой велосипед; смуглая девушка с раскосыми глазами и острыми азиатскими скулами заваривала кофе. Шеветта притормозила рядом и соскользнула на землю.
— Решил, — сказал он, — что успею выпить маленькую без сахара.
Ноги Шеветты отчаянно ныли, гнать за Сэмом — это тоже тебе не сахар.
— Успеешь, если поторопишься, — сказала она, взглянув на мост, и повернулась к девушке:
— Мне тоже.
Удар перевернутым ситечком по краю тележки, комок коричневой гущи полетел на землю и рассыпался, над ним поднялось легкое облачко пара. Девушка засыпала в ситечко кофе, чуть утрамбовала его пальцем, подняла ручку экспресски, вставила ситечко, снова опустила ручку.
— Понимаешь… — сказал Сэмми Сэл и замолк, осторожно пробуя горячий кофе. — Ты не должна иметь таких проблем, ни к чему тебе это. Существуют две и только две разновидности людей. Люди, останавливающиеся в гостиницах вроде «Морриси», и мы с тобой. Существовал, говорят, и средний класс, люди, которые посередине, но это было давно и не правда. Как мы и подобные нам связаны с теми, другими? Мы развозим их конверты. Мы получаем за это деньги. Мы стараемся не наследить на ковре. Если дело этим и ограничивается, то все о'кей. Но что произойдет при более близком контакте? Что случится при соприкосновении?
Неосторожный глоток обжег Шеветте рот и горло.
— Преступление, — сказал Сэмми. — Секс. Возможно — наркотики. — Он допил кофе и поставил чашку на фанерную стойку. — Это практически исчерпывает все возможные варианты.
— Но ты-то их дерешь, — заметила Шеветта. — Ты сам говорил.
— Деру, — пожал плечами Сэмми, — ибо мне это нравится. Я понимаю, что могу нарваться на неприятности, и знаю, на что иду. А ты просто взяла и сделала черт знает что, безо всякой нужды и причины. Нарушила мембрану, отделяющую нас от них. Ручки у нее, видите ли, очень шаловливые. Дурь собачья.
Шеветта подула на кофе.
— Понимаю.
— Ну и как же ты намерена выпутываться из этой истории?
— Пойду к Скиннеру, возьму очки, отнесу их на крышу и выкину в воду.
— А что потом?
— Потом буду делать все, как всегда, пока кто-нибудь не придет по мою душу.
— А придет — что ты ему скажешь?
— Сделаю большие глаза. Скажу, что ни хрена не понимаю, о чем это он. Не было такого — и все тут.
— Угу. — Сэмми медленно кивнул, в его голосе не чувствовалось особого энтузиазма. — Может, и проскочит. А может, и нет. Если каким-то там людям эти очки нужны позарез, они могут нажать на тебя так, что пискнешь и околеешь. Другой вариант: мы берем эти очки, отвозим их в «Объединенную» и ты рассказываешь все как на духу.
— Мы?
— Угу. Я буду играть роль почетного караула.
— Меня выкинут с работы.
— Найдешь себе другую.
Шеветта допила кофе, поставила чашку, вытерла рот тыльной стороной ладони.
— Работа — это все, что у меня есть. И ты, Сэмми, ты сам это знаешь. Ты сам ее мне нашел.
— А еще у тебя есть место, где спать, — там, на верхотуре. И этот придурочный старый раздолбай, который пустил тебя.
— Я его кормлю…
— И у тебя есть твоя собственная жопа, в целости и сохранности. А если некий хорошо обеспеченный джентльмен врежет тебе по известному месту мешалкой за то, что ты без спросу взяла его информационные очки, ситуация может сильно измениться.
Порывшись в карманах, Шеветта положила на стойку три никелевые пятерки за две чашки кофе и два доллара чаевых. Затем она храбро расправила обтянутые Скиннеровой курткой плечи. Негромко звякнули цепочки многочисленных молний.
— Нет. Отправлю это говно на дно залива, и никто ничего не докажет. Никогда.
— Невинное дитя, — вздохнул Сэмми.
Это звучало очень странно. Шеветта никогда не думала, что слово «невинность» можно использовать таким вот образом.
— Так ты идешь со мной?
— Зачем?
— Заговоришь Скиннеру зубы. Встанешь между ним и его журналами. Это там я их спрятала, за журналами. Тогда он не увидит, как я их вынимаю. Потом я поднимусь на крышу — и все, с концами.
— О'кей, — кивнул Сэмми. — Только я думаю, ты ищешь на вышеупомянутую жопу приключений. Доиграешься.
— Ничего, рискну.
Шеветта покатила велосипед к Скиннеровому подъемнику.
— Тебя не переспоришь, — еще раз вздохнул Сэмми и пошел следом.
В жизни Шеветты было всего три по-настоящему хороших, волшебных момента. Один — это когда Сэмми Сэл сказал, что попробует устроить ее в «Объединенную», и действительно устроил. Другой — когда она расплатилась наличными за свой велосипед и тут же, у дверей магазина, села на него и поехала. И еще вечер, когда она встретила в «Когнитивных диссидентах» Лоуэлла, хотя это еще как сказать, хорошо это было или плохо.
Не нужно только путать хорошие моменты с удачными; самые большие удачи неизменно приходили к Шеветте при обстоятельствах, которые никак не назовешь хорошими, когда вся жизнь вроде как намазана ровным толстым слоем говна, и нет этому говну ни конца, ни края, и неизвестно даже, доживешь ты до завтра или нет, а тут вдруг раз — и удача.
Шеветте крупно повезло в памятную ночь, когда она сбежала из Бивертонской колонии для малолетних, сумела, самой непонятно как, перелезть через колючую проволоку, но все равно та ночь была хреновая, до предела хреновая. О чем свидетельствуют шрамы, так и сохранившиеся на обеих ладонях.
