— Слушаю?
— Это я, Вадим Дмитриевич, — каким-то странным тоном произнес Сашок. — Прибыли на место.
— Ну?
На том конце повисло молчание.
— Саня! — позвал Немченко.
И тут Сашка прорвало.
Сбиваясь и путаясь, он тараторил непрерывно несколько минут. Он матерился и тут же извинялся. Он менял местами слова, и даже несколько раз пытался перейти на школьные запасы немецкого. Он сопел и хрюкал в несчастную трубку своего мобильного телефона.
Выслушав его сбивчивый запинающийся рассказ, Немченко в затруднении почесал затылок. Картинка у ангара ему представилась захватывающая, словно сошедшая в цветах и красках с полотен Иеронима Босха. Может быть, Голос был его ярым поклонником?
— Ладно, — произнес, наконец, Вадим. — Ты сам-то как — держишься?
Бедный парень, подумал он мельком. То обгоревшие трупы разгребает, то такую, черт возьми, кошмарную несуразицу.
Сашок в ответ проблеял нечто нечленораздельное.
— Вот, что, — решил Вадим. — Тебе и всей твоей группе на сегодня — заслуженный выходной. А вот завтра поутру, будь добр, изложить все подробно и на бумаге. Договорились?
— Да хрена мне, извините, Вадим Дмитриевич, после такого выходной?! — обрел Сашок после паузы голос.
— Для упорядочивания мыслей, — отрезал Немченко.
— Да я их, шеф, и через полгода не упорядочу!
— Приберитесь там, — напомнил Вадим. — Что бы комар носу не подточил.
— Уже, — отозвался Сашок и отключился.
Вадим тоже выключил телефон и задумчиво поиграл на столе пальцами.
Пора начинать собрать досье, подумал он. Голос он хоть, конечно, и крут, но пара документиков на него совсем не помешает. И отчет Сашка ляжет в него первым. Это будет достойное начало для красочной летописи. А уж издевательство над трупами этой самоуверенной сволочи любой прокурор одной левой организует потом по полной программе.
Немченко поднялся и заходил по кабинету кругами. Остановился возле окна.
Эх, как жаль, но сейчас Голос мне, к сожалению, нужен. Переброска людей и оживление мертвых — это, братцы мои, совсем не шутки. С такой командой бессмертных можно будет горы своротить. В будущем.
А пока займемся выполнением взятых обязательств и укреплением дружбы.
Что там у нас на повестке дня? Досье на Максима Дронова?
Он сел за монитор и включил компьютер.
Максим Дронов
Максим сел на диване, озираясь. Он плохо понимал, где он, и что с ним.
В комнате было светло. На огромном дереве рядом с окном сидела ворона и пристально разглядывала его сквозь стекло. Откуда-то издалека доносился детский гомон.
Он посмотрел на круглые настенные часы напротив.
Было без пяти час.
Рядом с диваном, на полу, стоял огромный бокал с остывшим чаем, оставленный заботливой рукой.
Он сейчас же все вспомнил. Алена! Святой, дорогой человек. Максим поднял бокал и сделал несколько жадных глотков. Горло почему-то саднило. Он помотал головой, пытаясь прийти в себя. Покрутил бокал. Надписи «Daddy» сбоку не было.
Наверное, Алена решила не напоминать ему так часто о своем бывшем супруге и неудачном замужестве.
Максим потер виски.
Ну и сны у меня, подумал он с иронией. Впору подниматься и вызывать скорую из психушки. Что же, попробуем разобраться.
Я встретился с этим Петровским, приехал домой (где же мой дом, в самом деле?), и… Его пробил озноб. Боже, я вколол себе какую-то дрянь!
Он лихорадочно закатал рукав халата и уставился на сгиб локтя, там, где синели тонкие ниточки вен. Никаких пятнышек, точечек и еще, чего-нибудь похожего на след от укола там не было.
Так вколол я или нет?
Максим вспомнил сон.
Ощущения и переживания, связанные с уколом были настолько реальными, что он поежился. Тогда почему нет следа? А должен ли он быть на вторые-третьи сутки?
Наверное, все-таки вколол, констатировал Максим с непонятным сожалением. Будем считать, что я принял легендарное лекарство.
И немедленно его окатил словно ушат холодной воды. Он вспомнил свой вчерашний бой и еще более странное единение с собаками. Необъяснимое, фантастическое. Тогда кем же я стал после укола? Монстром? Волшебником? Вторым Нео из «Матрицы»?
Как же мне связаться, наконец, со всезнающим Петровским?!
Максим обессилено опрокинулся на подушку. Со стоном закрыл глаза.
И снова провалился в сон.
Первое, что он увидел, было лицо мамы.
Она стояла над ним и трясла за плечо.
Максим сел на кровати, стряхивая остатки сна и очень плохо соображая, где он и что происходит. Голова гудела, церковные колокола, как с серьезного перепоя, глухим набатом били в мозгу. Он ничего не понимал из того, что мать говорила быстро и зло. Сначала он увидел в руках мамы шприц.
Потом у него включились органы слуха.
Он немедленно оглох.
Мама не говорила, даже не кричала. Она орала на него во весь объем своих легких.
— … обалдел! Совсем свихнулся?! Ты что, уже начал колоться? Совсем чокнулся от изобилия денег?! Проклятый наркоман! Ты что это себе позволяешь, а?! Некому тебя приструнить что ли?! В пять секунд из дома выкатишься вместе со своей гадостью! Негодяй! Я тебя для этого растила?! Двадцать четыре года! Отдала лучшие годы! А он! Колоться вздумал?!
(Мама, краешком сознания подумал он. Вот она какая, моя дорогая, любимая мама! Красивая, не смотря на годы… Сколько же ей лет?)
Максим попытался сесть.
— Витамины, — хрипло выдавил он. Горло саднило так, как будто Максим всю ночь на стадионе с ревом болел за «Спартак».
— Что?!
— Витамины, — повторил он. — Мы начали качаться и приходиться теперь колоть витамины. В задницу. От авитаминоза. Для мышц.
— Для мышц! В глаза уже врет! Я тебе покажу — задницу! — и мама швырнула ему в лицо шприц.
А дальше случилось странное.
Максим непроизвольно повел головой, и шприц ударился о подушку, хотя прицельно летел в лоб. Он недоуменно покосился на ненужный теперь никому медицинский инструментарий. Максим даже не понял,
