– Я не так ловко управляюсь со словами, как Улисс, – сказал Рио, – но Илке просила меня спеть над ее последним пристанищем. И я уж для нее постараюсь. – Он снял свою стетсоновскую шляпу, прижал ее к груди, и над толпой поплыли слова «Нечаянной радости».
Когда голос Рио под влиянием нахлынувших чувств задрожал, мелодию подхватил другой, более прекрасный голос. Контральто Райны взмывало вверх, низвергалось, и вместе с голосом дочери парил голос Рио.
После того как замерли последние звуки пения, Патрик выступил вперед. Его руки дрожали, когда он поднял первый ком земли и бросил на крышку гроба, сколоченного Рио.
– Спи крепко, любовь моя, – пробормотал он.
Потом он уступил место сыну. Улисс поднял ком техасской земли и тоже бросил. Земля упала с глухим стуком. И в его жесте, и в этом звуке сквозило нечто столь невозвратное, что Улисс, осознав это, едва устоял на ногах. К его изумлению, рука, протянувшаяся, чтобы поддержать его, принадлежала Райне.
– Мне будет не хватать твоей матери, – сказала она.
Он с трудом выдавил слова благодарности – губы его будто одеревенели. Они молча посмотрели друг на друга. Улисс попытался прочесть в ее глазах хотя бы намек на чувство, но взгляд ее был спокоен. Потом, одарив его едва заметной улыбкой, она присоединилась к родителям.
Один за другим подходили люди и заполняли могилу землей во время этого торжественного и мрачного ритуала.
Когда все было кончено, Патрик и Улисс первыми пошли к дому, где все было задрапировано черным крепом.
Казалось, прошла вечность, прежде чем уехал последний из соседей. Для них похороны Илке были печальным, но мимолетным событием. Для Патрика и Улисса это было вехой, отмечавшей начало новой жизни, которой никто из них не хотел.
– У меня еще не было случая сказать тебе, – начал Патрик, когда они наконец остались вдвоем в гостиной, – но я жалею о том, что сказал тогда, утром… – Он не смог заставить себя закончить фразу. – Велвет открыла мне правду.
– Не думай об этом, отец. Она и мне сказала.
– Какие планы у тебя теперь?
– Мне пора возвращаться в Остин. Надо переделать кучу дел до того, как начнется сессия законодательного собрания.
Улисс смотрел на Патрика, ожидая ответа. Если бы Патрик хоть одним жестом выразил свои чувства, показал, что нуждается в нем, он немедленно изменил бы свои планы.
– Думаю, это к лучшему, – сказал Патрик.
Не сказав больше ни слова, он повернулся и оставил сына одного в опустевшей комнате, и словно забрал с собой все, что еще оставалось от юности Улисса.
Глава 4
Улисс оставил дом погруженным в глубокий траур, а когда вернулся из Остина в середине декабря, то застал безжизненный склеп.
Хотя он написал отцу несколько писем, но Патрик ни разу ему не ответил. Он не видел отца со дня похорон и гадал, будет ли тому приятен его приезд, забудется ли взаимное озлобление или со смертью Илке, всегда старавшейся их примирить, эта рознь обострится?
Он был удивлен и немного испуган, увидев на двери задрапированный черным крепом траурный венок. Неужели никто в доме не вспомнил, что близится Рождество? Илке любила рождественские праздники, проводила целые часы, украшая дом гирляндами.
Она с гораздо большим вниманием выбирала елку, чем новое платье. В эту же пору в прошлом году на двери висел праздничный рождественский венок, а в каждом окне горело по свече. Пренебречь этим обычаем – все равно что предать память об Илке.
Улисс поднялся по ступенькам на террасу и заставил себя войти. Холл был погружен в темноту. В гостиной тоже не было света, камин не затоплен. Его мать управлялась с хозяйством легко, без видимых усилий, и Улисс воспринимал домашний уют как нечто само собой разумеющееся.
– Есть кто-нибудь дома? – крикнул он, надеясь, что выбежит одна из горничных взять его плащ и седельные сумки.
Никто не появился. Должно быть, Патрик трудился допоздна, а слуги пользовались отсутствием хозяина и пренебрегали своими обязанностями. Утром придется устроить им хорошую взбучку.
Он прошел через холл в кухню, открыл дверь, и тут память нанесла ему новый удар. В прошлом году кухня была наполнена ароматами. Запахи фруктового кекса и сливочного пудинга были такой же неотъемлемой частью праздника, как разглядывание подарков.
Теперь в кухне укоренился запах плесени. Под потолком горела одна керосиновая лампа. Кончита, нагнувшись к плите, что-то помешивала в маленьком горшочке. Она теперь больше походила на ведьму, чем на старую верную служанку.
Ее дочь Мария много лет занималась у них стряпней. Куда же она подевалась? Все эти мысли пронеслись в голове Улисса, когда он приблизился к Кончите и дотронулся до ее плеча.
– Дио мио! – воскликнула она, мгновенно поворачиваясь к нему лицом, насколько это позволило ее согнутое артритом тело. – Вы меня напугали, сеньор Улисс!
– Я писал отцу, что приеду сегодня. Разве он не говорил тебе?
Кончита покачала головой:
– Он не читает писем. Он не выходит из дома. Он все время сидит в спальне и смотрит на портрет вашей матушки. Слава Богу, что вы приехали. Может быть, вам удастся приободрить сеньора Патрика.
