В бездонной тишине Паузы даже малейший шорох, скрип подошвы или половицы, мгновенно обратит на себя внимание странного сверхсущества.
У Гарри тоже мгновенно сработал инстинкт самосохранения, позволивший и ему отреагировать на ситуацию сходным с Конни образом и остаться, слава Богу, совершенно неподвижным, словно он был одним из рэйверов.
Теперь, даже если голем и посмотрит вверх, то вряд ли заметит их. От яркого света внизу верхняя площадка казалась совсем скрытой тенью.
И вдруг Конни пришло В голову, что реакция ее была обусловлена не чем иным, как призрачной надеждой, будто Тик-так действительно станет преследовать их, полагаясь только на обычные человеческие чувства, как он им и обещал. Будто от социопата-убийцы, какими бы способностями он ни обладал, паранормальными или обычными, можно ожидать верности данному им слову. Глупо, недостойно ее, но все равно ужасно тяжело было расставаться с этой надеждой.
Если силой желания, как в сказке, можно околдовать целый мир, то посмеет ли кто-либо возразить, что в какой-то мере и ее желаниям и надеждам может быть присуща определенная магическая сила?
И разве не странно, что именно ей могла прийти в голову эта мысль, ей, еще в раннем детстве отказавшейся верить в даровые благодеяния свыше и чудодейственное исцеление печалей?
Конечно, в качестве оправдания всегда можно заявить, что с годами человек меняется. Но она и в это не верила. Большую часть жизни она оставалась такой, какой была всегда, не ожидая от мира ничего сверх меры, только то, что сама зарабатывала себе потом и кровью, даже получая своеобразное извращенное удовлетворение от мысли, что ее ожиданиям никогда не суждено переступить границы дозволенного.
Жизнь может быть горькой, как слезы дракона. Но горьки ли слезы дракона иль нет, зависит от того, как каждый человек воспринимает их горечь.
И вот теперь что-то начало в ней меняться, что-то очень важное и существенное, потому, видимо, и хотелось жить дальше, чтобы посмотреть, что же это за изменения с ней происходят, кем или чем она становится.
Но внизу, выслеживая ее, чтобы убить, рыскал бродяга-голем.
Конни, открыв рот, дышала медленно и совершенно беззвучно.
Продвигаясь меж окаменевших танцоров, громадное существо вертело головой по сторонам, методично оглядывая толпу. Попадая в лучи застывшего света, оно попеременно становилось то красным, то зеленым, то желтым, из желтого снова красным, или белым, или зеленым, а когда заходило в тень, то делалось серым или черным. Но глаза его неизменно оставались голубыми, неестественно сверкающими и странными.
Когда пространство между танцующи ми показалось ему слишком узким, чтобы пройти, голем грубо оттолкнул молодого человека в джинсах и вельветовой куртке. Тот опрокинулся на спину, но сопротивление загустевшего во время Паузы воздуха не позволило ему достичь пола. Он так и завис в пространстве под углом в сорок пять градусов, сохраняя танцующую позу и празднично-бессмысленное выражение лица, готовый шлепнуться на пол в первую же долю секунды после того, как снова будет запущено время, если оно вообще будет когда-либо запущено.
Из конца в конец пересекая огромное, пещерообразное помещение, гигант-голем налево и направо расталкивал и других танцоров, придумывая им самые разнообразные и замысловатые положения, в которых они зависали, не касаясь пола — летящие, вращающиеся, спотыкающиеся и сталкивающиеся в воздухе головами, — и которые будут завершены, когда Пауза кончится. Если это действительно произойдет и время снова начнет свой бег, выбраться из здания целыми и невредимыми станет почти невозможно, так как перепуганные рэйверы, совершенно не подозревая, что кто-то намеренно сделал это, когда они находились в оцепенении, станут обвинять в том, что их сбили с ног или сильно толкнули, своих ближайших соседей по танцу. Не успеет пройти и полминуты, как в разных местах танцплощадки одновременно вспыхнут драки, после чего начнется всеобщее столпотворение, которое неминуемо перерастет во всеобщую панику. В ярком свете шныряющих по толпе лучей лазеров и прожекторов, в грохоте барабанов, отбивающих такты техноритмов, сотрясающих стены здания, и на фоне то тут, то там вспыхивающих жестоких потасовок стремление во что бы то ни стало выбраться отсюда заставит сотни людей давиться у входных дверей, и только чудо может помочь многим из них не оказаться в этой свалке затоптанными насмерть.
Конни не питала к танцующей внизу толпе особых симпатий, так как одной из главных причин, приведших эту толпу сюда, было отнюдь не желание следовать здравому смыслу и существующим в стране законам. Но, какими бы незаконопослушными, сметающими все добродетели со своего пути и запутавшимися в самих себе они ни были, в первую очередь они были людьми, и ее бесили бездушие и безразличие, с какими Тик-так, как дредноут, проходил сквозь них, совершенно не думая о последствиях того, что с ними произойдет, когда мир снова тронется в свой прерванный путь.
Она скосила глаза на стоявшего рядом Гарри и прочла в его лице и взгляде те же ужас и гнев, которые обуревали и ее. Зубы его были так плотно сжаты, что на челюстях четко проступили огромные желваки. Но они ничего не могли сделать, чтобы остановить то зло, которое совершалось внизу. От пуль не было никакого проку, а помышлять о том, что Тик-так прислушается к их мольбам, даже самым глубоко прочувствованным и ярким, было безумием.
Кроме того, стоит им раскрыть рот и подать голос, как они тотчас обнаружат себя. Бродяга-голем еще ни разу не взглянул в их сторону, и пока у них не было причин сомневаться, что Тик-так использует суперчувства, чтобы их найти, или что ему уже точно известно, где именно в помещении склада они затаились.
Затем Тик-так совершил столь вопиющий и жестокий акт насилия, после которого им стало совершенно ясно, что он намеренно желает спровоцировать всеобщее столпотворение, долженствующее неминуемо повлечь за собой большую кровь. Началось с того, что он неожиданно застыл перед девушкой лет двадцати с волосами цвета воронова крыла, тонкие руки которой высоко взметнулись над головой в одном из тех экзальтированных жестов, призванных выразить высшее проявление радости, возникающей у танцующего человека не под воздействием наркотиков, а самопроизвольно, от ритма движения и примитивной, бьющей по нервам музыки. Постоял немного, глядя на нее сверху вниз, словно восторгаясь ее красотой. Затем обеими исполинскими своими ручищами ухватился за ее руку и, крутанув, вырвал ее из плечевого сустава. Низко и смачно хохотнул, небрежно отшвыривая руку назад, за спину, где она повисла в воздухе в промежутке между двумя другими танцующими. Ужасное увечье было совершенно бескровным, словно руку вырвали не у живого человека, а у манекена, но крови, естественно, сейчас не могло быть и речи, но она потоком хлынет, едва вновь будет запущено остановленное время. Тогда весь ужас этого злодеяния и его кровавые последствия окажутся более чем очевидными.
Конни зажмурилась, не в силах смотреть на то, что ему взбредет в голову сделать в следующий раз. Как следователь по особо тяжким преступлениям, она на своем веку перевидала множество случаев бессмысленного и безумного варварства — и их последствий — и собрала целые кипы вырезанных из разных газет статей, повествующих о поистине дьявольских по своей жестокости преступлениях; Конни стала невольным свидетелем того ужаса, что этот психопат сотворил с бедным Рикки Эстефаном, но свирепая дикость совершенного на танцплощадке преступления потрясла ее, как ничто другое.
Обстоятельством, особенно угнетающе подействовавшим на Конни, обдавшим ее ледяным холодом кошмара и заставившим ее дрожать с ног до головы, была а6солютная беспомощность жертвы. В какой-то мере все жертвы беспомощны; именно поэтому они и становятся объектами насилия со стороны живущих с ними бок о бок дикарей. Но беспомощность этой молодой женщины была бесконечно более ужасного свойства, так как она никогда не видела, не увидит и даже и знать не будет, как выглядит ее обидчик, сделавшись его жертвой, подобно маленькой полевой мыши, пронзенной острыми когтями невесть откуда упавшего на нее ястреба. Получив тяжкое телесное увечье, несчастная даже еще не подозревает об этом, оцепенев в самом последнем мгновении истинного счастья и безоблачного существования, которые никогда уже к ней не придут, с застывшей на лице улыбкой, и теперь ее ждет либо убогое прозябание, либо смерть, и ей даже не будет позволено в полной мере осознать свою потерю, ощутить боль, закричать от ужаса до тех пор, пока ее обидчик не возвратит ей возможность ощущать мир и реагировать на него.
Теперь Конни было ясно как день, что это чудовище не знает пощады и что она сама столь же уязвима, как и несчастная молодая женщина внизу. И, как и она, совершенно беспомощна. Как быстро она
