С другой стороны башни из комнат открывался вид на глубокий овраг, который отделял Альгамбру от угодий Хенералифе.
Внутри башня была разделена на небольшие комнатки. Но со временем ключи от некоторых их них потерялись и Ядвига обосновалась в той, которая закрывалась только на щеколду. Комнатка эта выходила в высокий сводчатый зал, потолок которого поднимался почти вровень с вершиной башни. Когда-то стены зала украшеные росписью и резьбой, сверкали позолотой и яркими красками, но теперь пауки заткали раззолоченный свод своей липкой паутиной, а в углах гнездились лишь совы да летучие мыши.
На мраморном полу посреди зала был сооружен алебастровый фонтан, обсаженный кустами. Фонтан не смотря на все перепития судьбы продолжал работать. Ядвига любила сиживать на низкой скамейке возле него. Тут же, на месяц раньше положенного срока, и произошло разрешение ее от бремени…
2.3. Всякий сверчок знай свой шесток
Весь мир как будто ждал, что встанет он; Согласно
Трепещут все сердца с его улыбкой властной;
Он - ужас, гибель, злоба, смерть и кровь;
Он - мир, порядок, сила и любовь!
В нем тайна воли одинокой…
Антуан был не у дел. В настоящее время в нем не нуждались. Уж больно напряженным был график аудиенций и прочих приемов у Ришелье. В это напряженный период Людовик XIII, почувствовав ущерб, который наносится его первому министру непредвиденными посетителями, поручил господину Ла Фоллену регулировать их поток.
Казалось бы это должно было высвободить время для отдыха, но кардинал сам уже практически разучился отдыхать и вместо длительных прогулок по парку диктовал различные трактаты, либо рассматривал научные труды по облагораживанию французского языка. Даже слезы и упреки племянницы не заставляли его заняться собой, несмотря на то, что нервные срывы начали учащаться. Он часто злился на порой не в чем не повинных людей. Обижал их своим не вниманием и отказывал в приеме.
В своем 'Политическом завещании' он написал: 'мое плохое здоровье не позволяло мне относиться ко всем так, как я того желал, поэтому, причиняя мне часто столько неприятностей, заставляло меня иногда думать о своей отставке'.
Но, несмотря на обидчивость и некоторое малодушие его психики, его мышление оставалось бесподобным. Часто, чтобы показать умение мыслить одновременно в разных направлениях обращаются к примеру Юлия Цезаря, но в сравнении с Ришелье Цезарь выглядел бы жалким несмышленышем. Все те, кто имели дело с кардиналом, оставались под влиянием неизгладимого впечатления, которое на них производит то, что они называют 'его живостью ума'.
В его юности им восхищались преподаватели Наваррского коллежа, и они говорили между собой: 'Как, вы уверяете, будто это ребенок?…' Тонкая работа его ума, гибкость и ясновиденье, мгновенность понимания, живое воображение, проницательность, - такими были качества, которые констатировали у него, находя, что это исключительный случай. К этой живости ума добавлялось особенно твердое и правильное суждение. В 'Политическом завещании' Ришелье разъяснял, что 'разум должен всем управлять и руководить, все следует совершать в соответствии с ним, не увлекаясь эмоциями'.
Кардинал был всегда самодостаточен, способен к моментальному анализу изложенных фактов и их мгновенной классификации, всегда умел находить 'зерно' дела и моментально 'очищать его от плевел'. При этом у Ришелье голова всегда была полностью свободна от эмоций. Если в первую минуту, стоило лишь объявиться внезапным осложнениям, он испытывал жестокий нервный шок, то далее он быстро приходил в себя и хладнокровно смотрел в лицо трудностям, анализируя их, рассматривая со всех сторон бесчисленное множество раз, чтобы представить происходящее в настоящем свете, упорядочивал их, видел все 'за' и 'против' с избытком противоположных наблюдений, которые заставляют попутно сомневаться, настолько, что он мог бы никогда не принять решения, и в итоге заканчивал осмысление с четкостью, которая не обнаруживала в его разуме никакого колебания, настолько его суждение было точным.
Однако при всех его достоинствах он имел существенный недостаток - вспыльчивость. Он очень ее опасался и имел смелость признавать, что 'решения, которые он принимал в гневе, они всегда были впоследствии настолько плохими, что он в них раскаивался'.
Когда герцог Лианкур, спустя месяц после послания доставленного испанским осведомителем Рошфору, привез кардиналу второй конверт, то некоторое время он находился в шоке от случившегося. Так как Ришелье пошел на поводу своей, обостренной неврозом, вспыльчивости. Он, на глазах изумленного герцога раскрыл пакет и порвал на куски один из выпавших оттуда листков. Герцог, в душе сознавая, что сей порыв вызван всего лишь нервным расстройством, был вынужден собирать эти куски рисовой бумаги. К счастью в те времена бумага не была столь тонкой и рвалась все-таки вполне крупными фрагментами. Поэтому Лианкуру успешно удалось собрать документ, который был тут же доставлен для расшифровки Росильону.
Кардинал же после своей выходке искренне попросил прощения у герцога, объясняя свое поведение тем, что ему нужно само возвращение агента, в данном случае супруги Лианкура, а не послания от нее, хотя он вполне осознает важность этих документов.
Лианкур, также обладая изрядной долей ехидства, попенял Ришелье на то, что раз герцогиня не тут, то значит, так сложились обстоятельства, а вот письма с таки трудом доставленные из вражеского стана все- таки надо беречь. Измученный и глубоко раскаявшийся Ришелье даже не обиделся на такую выволочку от своего дальнего родственника.
Но если в близком окружение кардинал и мог дать волю своей вспыльчивости, то сдержанные и спокойные указания, которые он давал послам, остались образцом в этой профессии на все времена. Одна из форм этой осторожности есть глубокая тайна, которой по его желанию, было окружено ведение дипломатических дел. Известны его слова: 'тайна - душа дела'. Он изобрел выражение 'совершенно секретное дело'. К пониманию и суждению у него присоединяется твердость.
В своем 'Политическом завещании' он помещает волю следом за разумом, как существенное качество политического деятеля: 'Ему необходимо сильно хотеть того, чтобы принимать решения под влиянием подобных мотивов, - говорит он, - так как это единственное средство, чтобы заставить себе повиноваться'.
Иностранный посол, пытавшийся заставить его отказаться от того, что он хотел предпринять под определенным пунктом, пишет, что он столкнулся у кардинала с тем, что он назвал 'твердое и бесповоротное решение' человека, заткнувшего себе уши и не желающего что-либо слышать.
Герцог Сомерсет удивленно оглядывал пустую комнатку в Башне Принцесс. Было видно, что от сюда уходили второпях, так как всегда аккуратно прибранная светлица герцогини имела вид жилища по которому прошелся ураган: раскиданные вещи, перевернутое бюро, рассыпанные по полу жемчужины. Все это наводило на мысль, что в комнате побывали грабители. Но, когда к герцогу вернулась способность мыслить здраво, он понял, что подобные разрушения произвела сама герцогиня. Ибо в комнате не было ни детских вещей, ни вещей кормилицы, а в разбросе находились только украшения да постельное белье.
Убежала, - подумал герцог, - но зачем? Что ей мешало оставаться тут еще какое-то время? Что гнало женщину, пережившую тяжелые роды и имеющую грудного ребенка на руках, броситься в бега? Причем вот так неожиданно, без всякой видимой подготовки?
Герцог пожал плечами. Присел на развороченную постель, подобрал одну довольно крупную жемчужину
