экспедиции он возвращался со следами какого-нибудь увечья: то сильно хромал, опираясь на дубовую трость-самоделку, бугристую, напоминавшую палицу; то прикрывал тюбетейкой здоровенный шов через темя (и уверял, что под ним — сквозная дыра). Однажды оттяпал себе топором большой палец на левой руке. И опять счастливое совпадение: в тот день был вертолет из крайцентра. В краевой больнице кое-как, с перекосом, но на место палец приладили. Обыкновенно следом за Андрюхой прибывали в Москву влюбленные в него женщины. Он дарил им свою благосклонность, пока хватало душевного пыла и денег; иногда снимал на короткий срок комнату или квартиру. Потом, без разговоров и выяснения отношений, отсылал назад, к постоянному месту жительства, — а писем, политых слезами, не распечатывал.
Страна менялась, власти дозволили проявлять инициативу. Андрюха на официальные разрешения смотрел скептически и в цивилизованные кооператоры не спешил, заполняя промежуток от лета до лета активным частным посредничеством. Крахом теперь заканчивался не всякий отдельный его гешефт — крах неминуемо поджидал в конце определенного периода. А порой он имел и неплохую прибыль. Пик его удачливости и лоска ложился на середину зимы. Но уже в апреле он опасался показываться дома и в других местах, где его могли разыскать бывшие партнеры. Переезжал от знакомых к знакомым — благо многие институтские с течением времени списали старые обиды. И в этих переездах стремительно улетучивалось — за бесценок или просто в подарки — нажитое барахлишко, отличительные признаки преуспеяния: кейсы «президент», паркеровские перья, швейцарские часы и роскошные ежедневники, достойные лежать на столе у Ротшильда (один такой, переплетенный в неблюй — мех молочного олененка, — храню я как память и не мараю страниц). В последнюю очередь обожаемые пестрые галстуки с вышитыми фрегатами, попугаями, ящерицами; и к ним фианитовые заколки. Сбросив кожу, он по-тихому ускользал в экспедицию — бурить степь или тундру. Получал пробоину в череп и варил на ветерке свежие идеи. Партнерам предоставлялось грызть локти, изобретая страшную месть. С тем, чтобы остыть до осени и по здравом размышлении признать: у начинающих, далеких от криминального мира предпринимателей (а дела Андрюха водил тогда преимущественно с такими) нет способа сколько-нибудь плотно припереть должника к стенке. Обращаться к убийцам в широкую практику еще не вошло. Кто-то успевал разориться прежде Андрюхиного возвращения и больше не хотел вспоминать о неудачных вылазках в коммерцию. Кто-то уезжал в Америку. Тем же, кто все-таки дожидался и требовал свое, Андрюха нес повинную голову, врал про форс-мажорные причины, вынудившие его срочно исчезнуть, и клятвенно обещал полную раздачу слонов — однако на необременительных для него условиях. Соглашались. Даже вялые и нерегулярные выплаты — лучше, чем ничего.
Позже — и не в добрый час — экспедиции прекратятся. Он сочтет, что пора посвятить себя бизнесу целиком. Уже легально, регистрируясь в исполкомах как товарищество или акционерное общество — новое на каждую значительную сделку, — будет мотаться по развалившемуся Союзу, устраивать партии шмоток, продуктов и жутковатых, с моторчиком, «предметов интима» (последнее — более для души). Он отправлял в Грузию техническое серебро — в обмен на коллекционные вина и сопровождал в Монголию платформу с трактором — в обмен на дубленки. Даже платил налоги. Всерьез обдумывался проект «Интерсвалка»: заключив в Европе договоры на утилизацию, большими самосвалами возить в ближнее Подмосковье содержимое европейских помоек и за умеренную плату допускать к нему сограждан. Двойная польза, двойная выгода.
В эти первые год или полтора после отмены коммунизма многие куда менее энергичные люди буквально на наших глазах сколотят себе состояние, пользуясь экономической вседозволенностью и неразберихой. Андрюхе удавалось не залетать крупно, не делать существенных долгов и в общем итоге успешно выбираться в ноль, а то и чуть-чуть повыше. Деньги, товар, продавцы и покупатели — зубчатые колеса раз запущенной машины дальше цеплялись друг за друга сами собой, в большей степени управляли Андрюхой, чем подчинялись ему, и почти не оставляли зазора, куда бы он мог вклинить собственное хаотическое начало. Потом, неким таинственным путем, о котором не распространялся, он станет владельцем ларька на Новом Арбате. Заведет торговлю пивом, жареными сосисками и стандартным набором жевательных резинок, сигарет и презервативов. Будет ломить цены, однако торговля пойдет бойко — такое место. Я навещал его там, поедал в несметных количествах сосиски с кетчупом — естественно, даром.
Киоск приносил очень приличный доход. Андрюха барствовал. Нанял работников. Собирался жениться (и не на замухрышке), водил невесту по дорогим ресторанам. Он лучился довольством и выглядел успокоившимся, удовлетворенным — как человек, полностью осуществивший свои мечты. Я подружился с невестой. Я был совершенно уверен, что вот наконец-то все у него складывается как надо.
А оказалось, он уже вовсю дрейфовал в сторону подземного перехода, где изобретательные бандиты однажды приколотят его за уши к рекламному щиту — в назидание современникам и потомкам…
По своему обыкновению, Андрюха до последнего держал в тайне не только детали проблемы, но и сам факт ее существования. Однако с некоторых пор под разными предлогами он совсем перестал появляться в киоске и даже в его окрестностях, а всеми текущими делами предоставил заниматься невесте. К ней и пожаловали бандиты, чтобы не тратить время на его розыски — для начала просто напомнить о себе. Так открылось, что суженый ее основательно влип. Речь велась не о каких-либо поборах, которыми они вздумали Андрюху обложить. Без поборов, конечно, тоже не обходилось — но в разумных, твердо установленных пределах, и это заранее учитывалось наряду с другими расходами. Бандиты уже разобрались, что окучивать ларьки и магазины на своей территории из месяца в месяц много выгоднее, нежели тупо перекрывать владельцам всякий кислород. Нет, Андрюха сам наладил с ними контакт, вышел на каких-то больших уголовных генералов, попросил кредит — и те выдали, поскольку впечатление он производил солидное, а планы разворачивал убедительные. И включили, как полагается, счетчик. Невеста кинулась к его родителям. На семейном совете у Андрюхи попробовали добиться, где же, в конце концов, растворилась такая денежная масса, а он невнятно бормотал, что все пустил в оборот и прогорел, но где, на чем — отказывался отвечать, молчал и смотрел в пол, как нашкодивший первоклассник.
Укрыть его решили в отцовской больнице. Но там Андрюха впал в странное состояние, бродил по коридорам с безумными глазами, забывал элементарные вещи и объяснял медсестрам, что существовать вообще не достоин. В силу чего и был вскоре перевезен в психушку санаторного типа — с бассейном, мормонскими проповедниками и гимнастикой у-шу по утрам. Врач вызывал мать на беседы, и она рассказывала ему, что раньше, как только Андрюша куда-нибудь уезжал, начинались звонки незнакомых людей с вопросами, где его найти и кто будет платить его долги. А он вернется и на все попытки с ним поговорить только отмахивается: мол, ерунда, не волнуйся. Как будто не понимал, в какое положение ставит своих домашних. А еще раньше, были случаи, платили они с отцом — иначе на Андрюшу грозились заявить в милицию. Но потом это кончилось. Она-то радовалась, надеялась — он повзрослел, поумнел…
Родители в срочном порядке продали машину. Дед с бабкой — плохонькую однокомнатную квартиру на ВДНХ. Невеста снесла ювелиру что-то фамильное. Но не составилось и половины нужной суммы, с каждым днем к тому же наворачивающей на себя новый процент. («За такие деньги, — прокомментировал сторонний рэкетир, заходивший в киоск не по работе, а так, выпить пивка и поболтать от нечего делать, — можно Красную площадь трупами замостить».) И бандиты взялись за невесту всерьез. Совесть и сердце не позволили ей бросить на произвол судьбы Андрюху, ларек и вовремя исчезнуть. А там стало поздно — уже знали адрес, уже намекнули насчет младшей сестры…
Обсуждать с паханами скорбные Андрюхины дела ее возили по ночам и обычно в парки — Измайлово или Сокольники. Впоследствии она признавалась мне, что всякий раз, усаживаясь в машину под конвоем четырех стриженых дуболомов в спортивных штанах, мысленно со всем и всеми прощалась и пеклась уже не о том, будет ли жива, но — как до конца сохранить достоинство. «Тогда, — говорила, — уже не страшно. Даже как-то интересно…» Как пепел перегоревшего страха поселилось в ней с тех пор и навсегда эдакое веселое, безоглядное хамство. На первой же стрелке она заявила двум ворам в законе, что волапюк их не понимает и учить не намерена — если им что-то от нее надо, пускай дадут себе труд изъясняться по- человечески. Паханы опешили, но держаться стали уважительнее. Притворяться, будто ей неизвестно, где находится Андрюха, не было смысла. В больнице он и рассекреченный оставался для них не очень-то досягаем. Он не казал носа из-за железной двери отделения — не посещал бассейн в пристройке, не гулял во дворе, не спускался в вестибюль, и, чтобы вытащить его оттуда, требовалось совершить форменный налет. Не скажи она — заявились бы к нему на дом. А переехавшим с ВДНХ старикам такого не вынести.
Вряд ли бандиты действительно собирались навесить на нее Андрюхины грехи. Но они не верили, что
