конце концов разбойники в ужасе поворачивали вспять и неслись прочь от дьявольского каравана. – Оля блаженно улыбнулась и закрыла глаза. – Что-то похожее случилось и с американцами. Хотя официально остановку бурения объяснили аномально высоким давлением в забое и кислой газовой средой.
Всегда от лютки узна?ешь что-нибудь новое.
– Собственно, я говорила Абарбарчуку, что выгоду от таких дорогостоящих работ, как сверхглубокое научное бурение в кристаллических породах, сегодня нельзя не то что извлечь, но даже обосновать в традиционных рамках геологических изысканий. Это Союзу было по плечу бурить из любопытства и гордыни, а загребущим янки – чёрта в ступе... На возмещение затрат здесь можно рассчитывать не в результате проверки ныне существующих теорий, а лишь в результате открытия новых, прежде неизвестных свойств природы недр.
– Мы с тобой ещё не обсуждали... – попробовал я увести беседу подальше от кальдер, верхних мантий и остального земляного вздора. – А как тебе, скажи, Абарбарчук?
– Вполне. И даже очень. Только немного странный.
– Однажды он на спиритическом сеансе вызвал сатану, – вспомнил я давнюю историю о Капитане.
– И что? – живо блеснула разноцветными глазами Оля.
– И всё. У него остановилось сердце. С тех пор оно стоит и не трепещет. Ты как-нибудь прислушайся.
Подсознательно (поскольку сознание для людей, подобных мне, – редкость) я в эту историю верил. Возможно, именно после того рискового столоверчения Капитан и стал трансцендентным – кто знает?.. Тут вообще один сплошной вопрос – и по мотиву, и по результату. Что это было: озорство? дурость? богоборчество? или, напротив, стремление схватиться с
– Ты заметила? Люди вокруг него испытывают контрастные, противоречивые чувства – одни его обожают без памяти, другие на дух не принимают. О чём это свидетельствует?
– О чём? – моргнула лютка беззащитно, как она одна умела.
– О многом. Что говорят нам мудрецы Востока, и в частности мудрейший Мустафа аль-Манфалути?
– Что?
– Они нам говорят: не радуйся тому, что люди в одну глотку выражают свою любовь к тебе, не радуйся, когда они единодушно тебя поносят, а радуйся, когда суждения людей о тебе расходятся, когда нет у них согласия в оценке твоих трудов, ибо это приметы величия и свойства самых выдающихся из смертных.
Тут я подумал, что, пожалуй, не следовало выставлять Капитана перед Олей в наряде из таких благоприятных слов. Девушки – существа слабые, величие их манит, почувствовав его, они, забыв обо всём на свете, как будто Бог вручил им крылья, вольными мухами взмывают в намазанные мёдом небеса.
– Ого! – сказала Оля и проследила взглядом за полётом пузырящегося звука. – Выходит, вот для кого нам надо убедительно набить земные недра золотишком!
– Именно. И мы набьём их. Так?
Вынув руку из воды, я стряхнул с пальцев тёплые капли Оле на лицо.
– Ну! – возмутилась лютка.
Я не сказал: мы сидели в немного тесноватой для двоих ванне у меня на Графском и нежились после ожесточённой утренней баталии, выжавшей из наших тел лишнюю соль. У меня слегка саднило плечи, раненные ошалевшими коготками, а у Оли мокрая змейка под левой ключицей горела, как самоцветная брошь. Пальчиками ноги лютка играла у меня в паху в свои игрушки. Впереди был выходной, и я предполагал, да что там – был почти уверен, что ещё до завтрака Оля получит очередное основание спросить меня о чём-то вроде: есть ли большее испытание для человека, чем ситуация, в которой все его желания исполняются со страшной силой? Нетрудно угадать, что кроется за этим эвфемизмом.
Глава четвёртая
ТРЕТЬЕ ТЕЛО
1
По всему выходило, что миссия «Танатоса» и конечная цель проекта «Другой председатель» были известны лишь Капитану и мне. То есть за штатом «Лемминкяйнена» и здешнего ООО «Карачун», возможно, был кто-то, кто имел понятие об опытной затее с дыркой, но поводов для домыслов и подозрений он не давал. И то сказать – кто бы отнёсся к этой ереси серьёзно? Остальные участники проекта были функции и делали свои дела сугубо в рамках отведённой роли. Даже Оля пока не представляла до конца всего масштаба и безумия задачи. Она была уверена, что сочиняет свои геологические сказки для некой научно-популярной телепередачи – что-нибудь вроде «Хочу всё знать и поиметь», «Очевидного – превратного», «Цивилизации Плюс», «Апологии Минус» или какой-нибудь другой бодяги. Так мы с Капитаном ей, по крайней мере, объяснили. Признаться в истинном намерении мне было перед ней не то чтобы неловко – гуманистические идеалы юности давно прокисли, – но попросту не подворачивался случай. Скорей всего, она бы поняла – мы часто с ней сходились... то есть во многом были схожи. Причём не только в вопросах вкуса, деле обустройства общего досуга и, так сказать, излишней педантичности в работе. Вот и вчера случился разговор.
Мы сидели в моём кабинете в полуподвальном этаже бывшего борделя на Чехова и разбирали почту известного в тесном научном кругу доктора геологии Смыслягина, имеющего плотные контакты не только с американскими коллегами, но и с полумедийными «Nature», «National Geography» и даже с «Popular Science». За окном, забранным в кованую решётку, лежал крупой на тротуаре первый ноябрьский снег. Он был, в сущности, мил, потому что ноябрьские снега непрочны. Под потолком на однотонных бледно-зелёных стенах горели матовые светильники, ниже, между светильниками, вместо гравюр, фотографий или декоративной кабинетной живописи висели застеклённые коробки разного размера, а в них – угрюмые красавцы, хитиновые рыцари, распятые жуки. Взгляд мой готов был лакомиться ими постоянно. Пару коробок я разместил и среди книг на узком стеллаже. Кроме того, тут был примерно Т-образный стол с изящно закруглённым правым краешком / крылом, ряд жёстких кресел и большой рельефный, с проталинами океанов, деревянный глобус, но это так – приятная безделица, для стиля. На столе мерцал приличный ноутбук, валялась трубка-телефон, а вокруг были рассыпаны бумаги.
Вдруг Оля невзначай сказала:
– Зачем ему вожжаться с ними? Что, только деньги, профессиональное тщеславие и строчка в списке публикаций? Сегодня мировое имя большего не стоит. И рейтинги их все – чушь, дребедень показная.
Она имела в виду Смыслягина и американские научные поп-журналы. А может, и не только их.
Об этом я и сам не раз уже задумывался. Особенно после бесед с Капитаном, подпав под обаяние его речи, но не найдя в срок нужных аргументов и доводя мысль в одиночку, после – как водится, задействовав ресурсы
– Вот именно. – Оля вскочила с кресла и крутанула глобус, ухватив его за буро-зелёную Суматру. – Когда всё то, что получали прежде только достойные путём усилий, озарений, самоотречения и сатанинского труда, теперь даётся в форме разнарядки, с соблюдением бонтона и реверансов в сторону надувших щёки малых сих – это могила, это край. Маленький человек Башмачкин превратился в агрессивную тварь, перед которой заискивают великие. Нет больше никакого гамбургского счёта. Приехали – сливайте воду!
– Причём, – вступил я в свой черёд, – сначала казалось, что такая снисходительная, не слишком требовательная раздача, скажем, гражданских прав есть признак добродетели и силы, хотя в действительности это было, да и остаётся всего лишь признаком опасного бессилия. Западный мир одряхлел и лишился своих былых достоинств – мужества и готовности идти на жертву. Гуманизм теперь сделался идеологичным, а идеология, как известно, напрямую связана с паранойей. Шизофреник в этом случае безопаснее. – Мне в этот миг припомнилась курёхинская позитивная шизофрения. – Он не продвигает свои идеи в массы. А параноик, что-то затевая, считает, что делает дело, важное для всех – и для Бога, и для человечества.
Оля оставила в покое глобус, теперь развернувшийся к нам серо-голубой Атлантикой, и припомнила Жижека, который в своё время очень точно описал, чем фашизм отличается от большевизма. Когда на каком-нибудь партийном съезде заканчивал речь большевистский функционер, он сам первым начинал
