– Что может быть лучше водки? – усмехнулась. -…Лучше водки может быть только смерть!
– Тогда пей! – Я выплеснул чашку ей в лицо.
Не отводя от меня ледяного взгляда, она медленно обтерла рукой щеки и потом звонко расцеловала каждый пальчик. Зазвонил телефон. Боб!
Работодатель. Рабовладелец.
– Ну? Чего делаем?
Трудно как-то сформулировать. Я молчал.
– Бабки нужны тебе? – не дождавшись энтузиазма, он надавил.
Мне – нет!.. А ради этой суки я не собираюсь говно топтать!
– Нужны. Но ты же видел, Боб! Своего говна мне хватает! Не до тебя!
– Ну смотри, – с угрозою произнес, трубкой брякнул.
И под пулю она меня подведет, даже просто.
Звонок. Видимо, уточнение – когда киллера ждать.
– Ну? Надумал?
Кузя! Я рад.
– Еду! – сразу сказал.
– Пр-равильно! – Кузя воскликнул.
Хоть один есть у меня друг!
– Как я приеду? – Настя сказала. – У меня ж в компьютере все!
– Ну так тащи сюда компьютер!
– Нет!
– Ну как хотите! – трубку повесил.
Я тоже что-то могу хотеть – например, жизнь свою спасти.
…Досви – Швеция!
Глава 16
С маленькой котомкой из дома ушел. Свобода! Стоял на ледяном углу, поджидая Кузю.
Кузя, друг! Все друзья мои, шестидесятилетние шестидесятники, ездят на ржавых тачках эпохи зрелого социализма, все были тогда кандидатами-лауреатами. За светлое будущее боролись. Напоролись!
Тормознув, Кузя скрипучую дверку открыл, и я нырнул в уютную вонь: аромат бензина, промасленной ветоши. Хоть боремся с ним за чистоту атмосферы, не жалея сил, добираться к высокой цели приходится, вдыхая бензин… Что, несомненно, усиливает нашу решимость покончить с этим злом.
– Этот губернатор /ваш,/ – Кузя усмехнулся – весь город перекопал, к юбилею готовясь, ни пройти ни проехать!
Глянул на него. Эх ты, седая борода! Все неймется? Дух у нас такой.
– Ничего, найдем на него управу! – он боевито сказал.
Я робко поежился. Круто берет! Сразу видать – свободного общества представитель. Глядишь, и я на свободу вырвусь через него!
Кузя, голован, среди нас самый успешный, международное сообщество консультирует – куда нас, грешных, девать.
И помогает! Куда б я без него сейчас делся? В запой? Но у нас в семье есть уже один пьющий член – этого достаточно. А я благодаря
Кузе вхожу в мудрую международную жизнь.
Затряслись по набережной Фонтанки. Трехсотлетие города близится – а нормальных дорог нет! Это уже моя собственная смелая мысль.
А если уж я такой смелый, надо еще одну важную вещь сказать.
– Слышь, – Кузю просил, – а чего вы Боба-то совсем отбрили? Он, можно сказать, всю душу в эти сучья вложил!
– У твоего Боба, – Кузя со скрипом переводил рычаги, явно перенося свою дорожную злость на нашего друга, – со вкусом не все о’кей. И с репутацией – тоже.
– А что такое?
Человека вообще-то легко закопать!
– Ведь это ты, по-моему, его породил? В Африку сунул. Помнишь, еще просил меня “уравновесить” его? – я напомнил.
– Я его породил!.. – мы ухнули в яму, -…я его и убью! – Мы кое-как вылезли из ямы на асфальт. – В Швеции советую тебе о нем не вспоминать. Скомпрометируешь идею.
Ни фига себе! “Сучья” – это же его идея была. И теперь – он же ее компрометирует? Ловкий поворот! Вспомнил, как мы с Бобом бились в
Москве. Правда, целую лестницу телами врагов я не усеял, как он, но зуба своего, помню, лишился – языком нащупал остренькую дыру. Мне таперича, выходит, платят, чтоб закопать Боба, моего друга, навсегда? Выйти, что ли? Проходняками тут до дома недалеко. Прийти, снова шею подставить: душите меня? Ни вперед, ни назад. Уж вперед все-таки лучше. На шведском острове погощу, хоть простора немножко вдыхну. “Третье дыхание” уже пошло, прерывистое, – без кислорода нельзя.
– А чем Боб так уж отличился? – все же спросил.
– А ты не знаешь? В глазах международного сообщества он труп – и в политическом, и в этическом.
Сразу в двух смыслах труп – это даже для Боба много.
– Хорошо, что не в физическом! – вырвалось у меня.
– На что ты намекаешь? – Кузя вспылил. – Мы подобными делами не занимаемся!
Ну ясно. И других дел хватает. Мы уже вырулили на шоссе к аэропорту.
Среди мелькающих придорожных реклам (“шоколад”… “виски”) вставал время от времени большой плакат с Кузиным портретом. Тревожно взъерошенный, с растрепанной бородой, он стоял у сожженного леса и вопрошал всех: “Доколе?” Я опустил стыдливо глаза: словно и ко мне относится этот упрек. Ну ясно: в связи с выборами ему поручено природу охранять. А двоих на плакат не поместишь. Вдруг мы с Кузей вздрогнули: на одном плакате рядом с “Доколе?” было подписано: “До
… и больше”. Кто-то, видимо, из машины вылезти не поленился! Да, трудно с таким электоратом работать.
– Боб твой, если хочешь знать… – заворчал Кузя, словно Боб эту приписку сделал, – сам себя закопал, в этическом плане… Вагон просроченной виагры толкнул! В глазах международного сообщества это
– смерть.
Я похолодел. Знает, что и я в этом деле замешан? Держит на крючке?
Кто виагру-то сторожил – зная, что просроченная она? Я. И не возразишь. Тем более – он мои командировочные мне еще не выдал. Но я все же сказал:
– Так за полцены он виагру-то продал! Кто брал – тот, наверное, понимал?
Кузя пристально посмотрел на меня: мол, тоже хочешь стать этическим трупом? Это мы враз. Может, с виагрой инцидент еще не взволновал мировое сообщество – но может взволновать.
– Эту просроченную виагру нам в порядке гуманитарной помощи прислали. – Кузя почему-то даже голос понизил. – А Боб – толкнул ее!
Так что о нем – забудь!
А то, как мы с Бобом его печку в Москву таранили, – и это забыть?
Хотя бы печку его взяли! Он и то бы, наверное, доволен был!
Но… некогда, как всегда: въезжаем уже на пандус аэропорта. Вышли.
Кузя дал мне маленько валюты, чтоб я там по возможности развязно себя держал. Остальное, говорит, шведы доплатят, если я как следует сучья воспою.
– В Стокгольме тебя встретит Элен! – Кузя с явной завистью произнес.
– Как я ее узнаю? – я небрежно спросил.
– Она тебя откуда-то знает, – Кузя проворчал.
