меня!
Господи. Опять он за свое! Удачно вернулся я. Словно не уезжал.
– Ну мы же ездили с тобой в собес – разве не помнишь? Ты просто одну строчку в сберкнижке рассмотрел – а пенсия твоя в две строчки печатается почему-то. Суммируются они!
Не реагирует. Его не собьешь. Если упрется – хоть трактором тяни!
– …помнишь, еще Надя, аспирантка твоя, по новой все бумаги твои собирала. А оказалось – зря. Пенсия у тебя и так напечатана нормальная… только в две строки!
Мне бы такую пенсию.
Молчит!
– Эта Надя! – проговорил наконец. – Очки навесила, а не видит ничего!
– Это ты ничего не видишь! – я наконец сорвался. – Верней – и не хочешь видеть! Чтобы всем нервы пилить!
Он усмехнулся торжествующе.
– Книжку принеси! – я рухнул на табуретку. “Опять двадцать пять!”
Ушел. Долго не было его.
– Это он специально делает, чтобы брюзжать! – проговорила Нонна дрожащим голосом. Раздавит он нас?
Медленно шаркая, он возвратился.
– На! Гляди! – гневно свою сберкнижку передо мной распахнул.
– Ну вот – смотри, – произнес я почти спокойно (в гневе не разберемся). – Две строки. Но в один день записаны. В одной строке записано – тысяча пятьсот, а в другой – тысяча пятьсот тридцать два.
Больше трех тысяч пенсия у тебя! Понял? Нет?
Долго глядел, потом молча, так ошибки и не признав, сунул книжку в карман рубахи – мол, раз так, нечего тут больше обсуждать. Пустяк.
Но от пустяков этих можно с ума сойти!
– Надюшка эта… напутает вечно! – он упрямо пробормотал.
– Да ты ей спасибо должен сказать…
Ну ладно… Устал я. Напрасно надеялся на передышку. С какой стати?
Передышка теперь только будет… известно где. Так что – дыши!
– Так, может, сходим тогда в кассу? – отец произнес.
Я снова взял у него книжку, пролистнул. Два года не берет деньги – с тех пор, как переехал сюда. “Непрактичный” якобы!
– Ну пошли.
А куда денешься? Это не просто повторяется все. Это я все утаптываю, постепенно.
– Только у меня, – он вдруг отчаянно сморщился, – просьба к тебе.
А в сберкассу сходить – это не просьба? Пустяк? Вторая, видно, покрепче будет?
– …Ну говори же! Время идет.
С каким-то даже задором глянул на меня. Сюрприз?
– …Давай лучше в мою комнату пойдем, – таинственно произнес.
Это обнадеживает.
– Ну… вы пока тут… – сделал неопределенный жест девушкам, побрел за отцом.
Сели в его комнате. Он стул придвинул. Шепнул, дыханием обдав:
– У меня дело к тебе.
– Слушаю. – Я отодвинулся слегка. В совсем интимные его тайны не хотелось бы входить… но куда денешься?
Снова придвинулся он с виноватой улыбкой:
– Понимаешь, не могу уже никак ногти на ногах постричь. И так и этак пытался!.. Постриги, я прошу тебя… Сам понимаешь – кроме тебя, мне обратиться не к кому.
– …Сделаем! – я бодро ответил. – Давай. Значит, так… – Я задумчиво прижал палец к носу. – Сейчас таз принесу.
– Зачем таз-то? – он мрачно удивился, густые брови взметнул. Ясное дело, есть у него своя теория и на то, как ногти на ногах стричь. Но теории его не всегда к практике подходят.
– Таз, – я сказал, – это для того… чтобы ногти твои разлетались не шибко.
Он хмуро кивнул. Мол, дожил! Даже ногти твои стригут не по твоей теории!
Я загремел в ванной тазом. Ножницы взял. Девочки дружно дымили на кухне, недоуменно глянули на меня. Я, держа таз в левой руке, как щит, ножницы к губам приложил: знать о предстоящем таинстве им ни к чему. Внес к нему таз, бросил звонко:
– Ну давай… Разувайся.
Это еще ничего. Это еще, может быть, только начало предстоящих нам испытаний! Главное – впереди. Вздохнув, он слегка стыдливо стянул носки. После чего, взяв себя в руки, в глаза мне, твердо смотрел.
Мол, нам стыдиться нечего. Честная жизнь.
Это только я тут немножко вздрогнул. Вот это да! Вот это открытие!
Грибок. Точно как у меня. Ногти белые, непрозрачные, крошатся, усыпая носки. И к тому ж – впиваются, врастают в мясо, не подобраться к краям. А я-то считал, что где-то подцепил, в аморальном общении. Надеялся – излечимое. А вон оно что! Поднял на него очи. Он невозмутимо глядел.
– Вот это да! – произнес я.
– Что именно? – поинтересовался он.
Отличный сюрприз он мне подготовил! Не зря я так рвался домой!
– Ну… грибок у тебя. Точно как у меня! А ты говоришь, что наследственность – не главное! Пишешь тут! – Я кивнул на стол его, заваленный бумагою.
– Наследственность ни при чем тут! – он упрямо проскрипел. – Оба заразились где-то!
Мол, отец за сына не ответчик! Сам тогда и стриги! Измучил меня своим упрямством! На нем и ехал всю жизнь. И если чего добился, то упрямством своим.
– Ну давай,- мстительно проговорил я, щелкнув ножницами. – Ноги в таз клади.
Огромные расхоженные лапы. Твердые. По земле находил, намозолил, набил.
– Вот так вот поверни! Та-ак!
Я хищно впился ножницами в крайний ноготь.
– Ой-ой-ой! – сморщившись, завопил он.
Что такое? Зачем расстраиваться так? Если это заболевание случайное – так скоро пройдет. Чего ж так расстраиваться-то?
На следующий ноготь наехал.
– Ой-ой-ой! – он еще громче завопил. Трогательная картина: отец отвечает за сына. Ну а куда ж нам деться друг от друга. Еще и грыжа у нас!
Та-ак. Под ногтями остриженными кровь пошла. Картина мне знакомая.
Оказывается – и не только мне! Выдернул таз из-под ног его, подложил газету.
– Что ты делаешь?! – отец завопил.
Ничего. Придется по моей теории пока пожить – на долгие научные споры времени нет.
Пошел снова в ванную (девушек поприветствовав на ходу), в таз теплой воды набуровил, принес отцу.
– Клади ноги в воду.
– Нет!
Под пытками не ломается!
– Клади, говорю.
Нет! Пришлось мне каждую его ногу брать руками, класть в таз. Он обиженно в сторону смотрел – мол, бессилен, но не согласен!
Зазмеились кровавые ленточки. Омыл раны. Почти библейская сцена: омовение ног. Залепил раны пластырем. Пошел вылил в унитаз воды с кровью, спустил. Поставил таз на место… Теперь лишь такая у нас жизнь.
И только хотел я расслабиться чуток… Кряхтя и согнувшись, отец вошел.
