— Хочу знать. Как муж! — настаивал он.
Зоя впервые повернула к нему лицо.
— Но я же здесь, Петя! Что тебе еще нужно?
Как ни странно, он среагировал на слово «Петя» послушно. Отставил винтовку и стал торопливо раздеваться, бормоча какие-то слова про мужей, которых он всех перетерпел, всех запомнил, сволочей таких!
Перед тем как впрыгнуть в постель, именно впрыгнуть, он протянул с особо жалостливой, почти детской, интонацией:
— Знаешь… Знаешь, как мужику погано, когда водишь девок на случку? Я чуть с ума не сходил, как представлял, как энто делают… А я слухаю, ходя у окошечка, представляю в картинах, и штаны — вот стыд какой! — становятся мокрыми от чужого праздника-то… Обратно отвожу, а иду раскорякой от своих, от мокрых штанов. Чуть не плачу! Потому как я тоже при этом живой…
Можно спросить, что же я делал, стоя за дверью. Сам себя спрашиваю. Не нахожу ответа. Не знаю. Не помню. Был, как выражаются, не в себе.
Сейчас-то понимаю, что должен был ослушаться, не уходить. Лучше пуля, чем пережитый мой… Нет, наш позор. Может, Зоя хотела, чтобы я, воспользовавшись неожиданной свободой, купленной таким позором, бежал?
Но я правда оставался все это время за дверью. А дверь-то они, как оказалось, случайно или нет, не заперли изнутри. Да и зачем, право, если все так добровольно? Она ему любовь, а он мне — жизнь. Только зачем мне жизнь, если он украл главное, что у меня в этой жизни было?
А дальше было так. Рванул дверь на себя и оказался посреди избы, а у меня в руках винтовка. Где она была до этого мгновенья и как у меня оказалась — не знаю. Не могу вспомнить. Мы, конечно, с военруком в школе проходили обращение с винтовкой и всякие там части, как гребень-стебель-рукоятка в затворе и все остальное, знали назубок. Кто же из подростков не захочет подержать в руках оружие! Но сейчас первый, самый сильный позыв был у меня не стрелять, нет, бить! И чем больней, тем лучше. Бить, как злейшего врага, который поднял на нашу любовь руку.
В этот самый момент он как раз поднял голову. В глазах, обычно стеклянных, со звериным огоньком внутри зрачка, я увидел лишь тупое удивление: откуда я вообще мог взяться, если я не должен тут быть?
Он даже не пытался защищаться. А я, завидев звериную пасть оборотня, который сейчас прыгнет мне на загривок, ударил что есть силы по этим рысьим глазам прикладом… А может, железкой ствола. И — бил, бил, бил. Чем я бил, сколько раз — не могу вспомнить…
Я плыл по теплой воде, наполненной клюквенной краснотой. А где-то в глубине воды, за гадкими извивающимися водорослями, моя Зоя. Золотые волосы полощутся по течению, она протягивает ко мне руки и, не размыкая губ, просит: «Тоша! Спаси! Спаси!». Я к ней, все ближе, ближе… И очнулся. Вдруг увидел ее, обнаженную, стоящую в конце кровати. Прижав ладони к щекам, она смотрит себе под ноги. С ужасом и отвращением.
А у ног ее находится что-то мясисто-красное, там, где бывает у человека лицо. Еще я увидел свисающую мертвую руку, с наколкой ниже локтя: «Не забуду…», а дальше зеленые буквы татуировки густо замазаны кровью. Винтовку я заметил после, она валялась посреди избы. Никто больше к ней не прикоснулся.
— Ты… его… — произнесла Зоя странным голосом. Я его не узнал. — Ты… его…
Не досказав последнего слова, она осторожно шагнула с кровати, стала одеваться. Руки у нее дрожали. Она одевалась и все время оглядывалась на свисающую мертвую руку, которая как бы продолжала нам угрожать: «Не забуду…» Прошла к столу, схватила стакан с недопитой самогонкой и разом опрокинула в себя. Налила остаток из бутылки и протянула мне:
— Пей, Антон! Теперь пей!
Я помотал головой. Никак не мог отвести глаз от кровавого пятна, которое все больше растекалось по постели. Красная лужица копилась рядом, на полу.
— Да пей же, говорят! — закричала Зоя, голос у нее сорвался. Допила сама и отбросила стакан. Он со звоном покатился по полу, но почему-то не разбился.
Косясь в сторону кровати, она приблизилась ко мне и стала оглаживать мое лицо, волосы, щеки, шею.
— Тоша, милый, родной! Все, все кончилось! Теперь не страшно… Правда?
Заглядывала в глаза, продолжая меня гладить. Потом увела меня в другой конец избы, откуда не была видна кровать, и повернула лицом к стене. Мы сели на пол и прислонились друг к другу. И замерли.
А утречком, с первым светом, в окошко постучались. Мы ждали, что они постучат. И все-таки вздрогнули.
— Пришли, — одними губами, без звука, произнесла Зоя.
26
Приоткрылась дверь, и встал на пороге Ван-Ваныч, в своей дурацкой шляпе, долговязый, несуразный, но сияющий от радости, что увидел нас.
— Майн херц! — воскликнул. — Нашел! Нашел!
Мы с Зоей переглянулись, но встали так, чтобы он от дверей не смог увидеть кровать. Того, что на ней.
— Вас отпустили? — первое, что мне пришло на ум выпалить.
— Как бы не так! — хихикнул он в усики. — Приставили на всякий пожарный случай рядового по имени Сеня. Славный мальчуган, такой счастливый, больше меня свободе обрадовался! Сейчас он очень веселый… Слов «нетрезв» или «пьян» Ван-Ваныч из деликатности не употребил.
После сигнала из немецкой колонии, туда срочно отправили Ван-Ваныча, который, понятно, для ссыльной немчуры — свой в доску. Ему-то они все и выложат. Но ничего ему, конечно, не выложили. Так он объявил начальству.
На той же «кукушке» утренним рейсом, как было велено, они приехали в Зыряновку и с ходу попали на бабий праздник, который за ночь вовсе не исчерпал себя. Милый мальчик Сеня зашел и пропал. С какой красоткой и на каком сеновале его теперь искать, Ван-Ванычу неизвестно. Хотя получается, что не Сеня его, а он теперь должен доставить рядового Сеню по назначению. То есть обратно в эшелон.
— А нас-то как отыскали? — спросила Зоя.
Он опять хихикнул.
— Майн херц! Да о вас и спрашивать не пришлось, бабы наперебой все рассказали! — с детской улыбкой вещал наш друг.
— И наша хозяйка, которая Оля, там была?
— Как же, как же! Певунья! И все о любви!
— А еще об измене? — подсказала Зоя и посмотрела на меня.
Что-то в нас, в нашем настроении было такое, что Ван-Ваныч замолк, вглядываясь нам в лица.
— Что-то случилось?
Зоя спохватилась, попыталась улыбнуться, но вместо улыбки получилась гримаса.
— Мы хотели бы… На два слова, — сказала она. — Не здесь, на улице.
Ван-Ваныч согласился. Мы вышли на крыльцо. Не могу понять, отчего мы с Зоей ждали ареста в доме, когда можно было давно его покинуть? Не бежать, нет, а просто уйти, чтобы не быть рядом с телом, которое мы не стали даже накрывать.
— Насколько мне известно, зондер-команда перекрыла все пути, — сказал Ван-Ваныч. — Вы не решили… Как бы сказать?.. Чтобы мирно сдаться?
— Решили, — отвечал я. — А насчет зондер-команды… Один из них — здесь!
— В доме?
— В доме.
