шестнадцать лет?
— Шестнадцать. И два месяца.
— А чем это можно подтвердить?
Я молчал.
— Ну может, какие-то справки, — подсказывал он. — Метрики?
— У меня на руках ничего нет. Если только у этих?
— У кого «у этих»? — спрашивал он. — Вы имеете в виду штабистов из эшелона?
— Да.
— Филькина грамота — вот что у них есть! — отмахивался он. — Но хочу вас предупредить. С восемнадцати лет вы проходите совсем по другой статье. А предположим, вы намеренно скрываете, занижаете свой возраст?
— Я не скрываю.
— Ладно. Но если вы такой честный, объясните, почему ваши показания противоречат показаниям гражданина Иогана Фишера, он же Иван Иванович Рыбаков? Гражданин Фишер-Рыбаков, например, утверждает, что это он убил красноармейца Сидорова?
— Это он сказал?
— Да. Он сознался. И не просто сознался. Он подробно описал и показал в ходе следственного эксперимента, с выездом на место происшествия, как он наносил удары пострадавшему Сидорову, а его свидетельство, кстати, подтверждает ваша, как вы ее называете, жена. Желаете, я могу вам зачитать показания гражданина Фишера-Рыбакова?
— Нет, — сказал я.
— Ваше право. Тогда перескажу своими словами. Гражданин Фишер-Рыбаков признался чистосердечно, что он давно замышлял убийство военнослужащего Сидорова, которого он, по его словам, всегда ненавидел. — Евгений Иванович оторвался от бумаг и спросил, глядя на меня сквозь угрожающе поблескивающие стекла: — А ведь были у него конфликты с военнослужащим Сидоровым, там, в эшелоне?
— Не помню, — отвечал я. — Может, и были.
— А ваша так называемая жена точно помнит, что были такие конфликты. Военнослужащий Сидоров, например, принимал участие в поимке бежавшего из-под охраны преступника Скворцова, и обвиняемый Фишер-Рыбаков из вагона через окно оскорбительно выражался в его адрес. Даже угрожал. Не так ли?
— Не помню, — повторил я.
— А как гражданин Фишер-Рыбаков наносил смертельные удары военнослужащему Сидорову, тоже не помните? А на винтовке, между прочем, найдены отпечатки его пальцев…
Я промолчал.
— Не хотите говорить?
— Нет. То есть да. Не хочу.
Евгений Иванович закрыл папку с бумагами и стал протирать стекла пенсне белым платочком. Глаза у него без пенсне были светло-голубые и совсем не милицейские.
— Послушайте, Антон! — произнес он почти дружески, перегибаясь через стол в мою сторону. — Вам, кроме побега, вменяется и соучастие в особо тяжком преступлении, то есть его сокрытии. Но, может, вы, и правда, о нем не знали?
— Как же я мог ничего не знать? — сказал я. — Когда я убил.
— А вот подследственный гражданин Фишер-Рыбаков, — тут Евгений Иванович снова приоткрыл сероватую папку, — утверждает, что ни вас, ни вашей, как вы называете, жены в избе в момент убийства вообще не было. Как это понимать? Или это неправда?
— Неправда.
Евгений Иваныч, будто ничего не слыша, монотонно продолжал:
— А труп военнослужащего Сидорова, как выясняется, вы увидели после происшедшего и были, как говорят, не в себе. И даже… Вот-вот! — Следователь поводил пальцем по строчке. — В приступе возбуждения вы хотели мертвому Сидорову чем-то помочь… Позвать людей на помощь. То же самое хотела сделать ваша так называемая жена…
— Почему так называемая? — взорвался я. — Она жена! Жена! Жена!
— Ну, конечно, жена. Только успокойтесь.
Евгений Иванович сразу же согласился и оглянулся на дверь помещения, где происходил разговор. Комната была убогая, канцелярский стол, за которым сидел следователь, в пятнах чернил, старенький стул, на котором восседал сам следователь и железный, ввинченный в пол табурет для меня. Стены, местами облупившиеся, крашены в зеленый ядовитый цвет. Окошко с решеткой, грязно-рыжее, оно едва пропускало свет.
Я шарил глазами по стенам, а в лицо следователя, почему-то меня выгораживающего, да еще так примитивно, я старался не смотреть.
— Так и запишем, — заключил он между тем. — Увидев труп Сидорова, вы были не в себе и плохо помните, что было дальше. Вы подтверждаете, что хотели позвать людей на помощь…
Я не стал спорить со следователем. Не сказал, как надо бы сказать: «Не так все было, Евгений Иванович. А все, что вы сейчас сказали, не похоже на правду». Но я промолчал. Меня увели.
В камере, где сидели еще четверо подследственных: один домушник, один щипач и двое так называемых спекулянтов — они перепродавали галоши, — мне очень наглядно разъяснили систему следования: «Прав не тот, кто прав, а у кого больше прав. Все равно напишут то, что им нужно. А не подпишешь — сделаешь себе же хужей!».
На следующий день Евгений Иванович пододвинул ко мне листок со своими записями, и я не читая подписал.
Даже мне, ничего не смыслящему в следовательских делах, было очевидно, что при желании любой судья мог бы увидеть массу противоречий в деле. Например, время, когда все произошло, и появление, куда позже совершенного убийства, в доме Ван-Ваныча. И пьяные бабы, при всей их загульности, могли бы подтвердить, что немец, как и сопровождающий его Сеня, от которого и вправду прок был невелик, — он ничего о той ночи вспомнить из-за потери памяти не смог, — сперва побывали в их доме. Но женщины, как выяснилось, говорили разное, цены их показаниям не было никакой. Тоже и наша певунья Ольга. Она якобы сама видела с сеновала Петьку-недоноска, выходившего на двор помочиться, а рядом с ним, по ее словам, был незнакомый ей мужчина, который, как ей кажется, был похож на Ван-Ваныча.
Все сходилось на том, что повесить убийство на меня с Зоей смысла нет, как и нет видимых причин. Приставание пострадавшего Сидорова к Зое всерьез даже не обсуждалось. А вот образ немца, возможно, тайного агента, внедрившегося в нашу советскую жизнь, срабатывал на сто процентов. Скрытый враг, притворявшийся все это время лояльным гражданином и даже сменивший имя и фамилию, на самом деле ненавидел наш строй и особенно тех, кто этот строй защищал, то есть советских красноармейцев.
Подготавливая свое злодейство, он выжидал удобного случая, который, по нерасторопности штабного начальства из эшелона, ему представился в селе Зыряновка. Конечно, чтобы развязать себе руки, он подпоил сопровождающего его бойца, а потом застращал и двух свидетелей, то есть нас с Зоей.
Ну и все дальнейшее в том же роде, расписанное в самых что ни на есть жестоких, потрясающе натуральных, кровавых подробностях.
Это же, как мне потом рассказали, было распечатано в здешней областной и районной газете, а потом пересказано по радио. Статья называлась так: «Враг не дремлет». Она заканчивалась призывом к бдительности, требовала устрожения режима ссыльных вообще, а для немцев, которые, как выяснилось, поддерживали контакты с бандой, той самой, которой руководил главный преступник Фишер-Рыбаков, — особенно. Банда, это понятно, тоже были мы.
Никакой встречи с врагом народа, опасным для любых контактов, как я ни просил, мне не позволили. А вот с Зоей благодушный следователь Евгений Иванович свидание до суда разрешил. Понятно, встреча происходила в его присутствии и под охраной в той же комнате, где меня допрашивали.
Узнав о предстоящей встрече, я так разволновался, что сперва не смог даже стоять, и мне разрешили присесть. Зоя, которую привели, тоже нервничала, но она и здесь оказалась сильней меня. Она долго глядела на меня, потом перевела взгляд на следователя и спросила:
