слабеющими от шитья глазами.
Возле галантереи, где у матери был открытый счет, который она оплачивала в конце месяца, был бар, откуда несло прокисшим вином. Внутри слышались хриплые голоса грузчиков, которые, даже окончательно надорвав спину, доживали свой век близ порта. Вдруг в дверях бара Джудитта заметила знакомую, не вписывающуюся в этот пейзаж фигуру.
– Инспектор! – радостно окликнула она.
Джакомо Амальди неохотно обернулся, но, увидев ее, заулыбался.
– Джудитта…
– Что вас занесло в наши края?
– Пришел друзей проведать. – И, отвечая на ее удивленный взгляд, пояснил: – Я родился и вырос в двух шагах отсюда.
Он обвел рукой весь старый город, это нищее гетто, густонаселенный крольчатник с его дымными остериями, развешанным на веревках бельем, запахом рыбы и плесени и облупившимися, в желтых потеках сырости фасадами домов.
– Скучаете по родным местам? – не поверила Джудитта.
– Вы тоже будете скучать, когда выберетесь отсюда.
– Нет, вряд ли.
– И правильно. Главное – не упустить время. – Он обернулся к старику, держащему в огромных лапищах стакан вина и уставившемуся на него пустыми глазами, которые прятались в глубоких морщинах лба и щек. – А то докатишься вот до чего. Надо скорей выбираться отсюда, чтоб не застрять навечно. Был тут один старый грузчик и вдруг однажды выиграл кучу денег в лотерею. Все твердил, что купит себе хороший дом в пригороде и заживет достойной жизнью. Но так и просидел в этом баре, угощая всех подряд.
– А потом?
– Умер от цирроза печени. Столько было денег, а он даже на хорошее вино не тратился – глушил эту дрянь.
– Грустно.
– Как все в старом городе, Джудитта. Потому вам надо скорей выбираться отсюда.
– Я пытаюсь.
– Хорошо… А сюда зачем?
– Мама поручила купить кое-что.
– Тогда не буду вас задерживать. – Амальди насупился и засунул руки в карманы.
Джудитте тоже стало неловко. Опустив голову, она чертила на земле восьмерки мыском туфли, но не уходила. Амальди молчал.
– Тогда до свиданья, – наконец выдавила из себя девушка и, натянуто улыбнувшись ему, направилась в галантерею.
– До свиданья, – пробормотал Амальди.
Он стоял и смотрел ей вслед. Потом подошел поближе к витрине галантереи. Джудитта разговаривала с продавщицей. Гладкие волосы блестели в лампах дневного света, тонкие руки изящно взлетали. Амальди потянуло войти внутрь и еще немного послушать ее голос. Но он сдержался и хотел уже уходить, как вдруг Джудитта увидела его сквозь стекло витрины и послала ему удивленную, счастливую улыбку.
– Вам не нужна ленточка для волос? – со смехом сказала она, подойдя к открытой двери.
– Какой цвет посоветуете?
– Голубой, конечно. Для мальчика же.
Продавщица окликнула ее из глубины лавки, но Джудитта не двинулась с места.
– Составите мне компанию за ужином? – спросил Амальди, чувствуя, как сердце ухнуло куда-то в пропасть.
– Когда?
– Сейчас.
Джудитта снова улыбнулась.
– Да. – И вернулась в магазин.
Амальди увидел, как она позвонила кому-то, оставила какую-то бумажку продавщице и вышла.
– А покупки? – спросил он.
– Завтра утром. Время терпит. Мама все вечера посвящает наркотику.
– Какому?
– Телевизору.
Амальди засмеялся. Они медленно двинулись по улице бок о бок, но не касаясь друг друга. Обменивались пустыми, любезными, неловкими фразами. Потом пошли молча. Миновали первую тратторию, вторую, с двух сторон обогнули пьяного и снова улыбнулись друг другу.
– У нас был стол на металлических ножках, – неожиданно громко заговорил Амальди. – Когда я болел и к нам приходил доктор, мать доставала из буфета облупленный поднос и подавала ему чай с двумя рогаликами. Почему-то в доме у нас круглый год были салфетки с нарисованными веточками омелы, красными ягодами и надписью «С Рождеством».
Джудитта весело рассмеялась.
Впервые в жизни с каким-то отчаянным облегчением Амальди признался себе, что всей душой ненавидит старый город, и подхватил смех Джудитты. Потом взял ее за руку и спросил:
– Где будем ужинать?
– Там, где можно перейти на «ты», – выпалила Джудитта.
Амальди огляделся. Откуда-то из глубины переулка доносились возбужденные голоса и звон посуды.
– Тогда нам нужен кабак, – кивнул Амальди и потянул Джудитту на этот шум.
Они уселись в углу за столик, накрытый бумажной скатертью. Старый тощий официант с глубоко запавшими, слезящимися глазами начал неторопливо сервировать стол. То и дело из кухни слышался крик: «Амедео!» Старик безутешно разводил руками и так тихо бормотал «иду», что едва ли сам себя слышал. Закончив сервировку, он удалился с той же медлительностью и через несколько минут принес им корочки меню. Амальди и Джудитта заказали без промедления и, когда официант снова уполз, в унисон расхохотались.
– Я прослушал твое сообщение, – сказал Амальди. – Прости, что не перезвонил.
– У тебя же сейчас запарка… Я читала в газете.
– Да.
Официант вернулся, с достоинством поставил перед ними две пустые тарелки и опять ушел.
– Я читала, что ты занимаешься этим ужасом.
– Да.
– Зачем?
– Затем, что это моя работа.
– Нет… Зачем они это делают?
– Зачем? В священном писании… – Он осекся, постучал солонкой по ладони, взял короткую паузу, чтобы выиграть время. Всю мысль сразу не сформулируешь, можно выдать лишь обрывок, дистиллят своей неотвязной боли. И после перерыва заговорил уже другим голосом: – В священном писании по криминальной психологии говорится, что основная проблема этих личностей состоит в отсутствии человеческих привязанностей. Как будто душа их чем-то обделена. Как будто их зрение и рассудок способны видеть лишь одну сторону человеческой природы. Но эту сторону они видят под микроскопом, в мельчайших подробностях. А другая сторона, которая им неведома, на которой они не способны сосредоточиться, но смутно ощущают, что она есть, превращается для них в нечто грозное, устрашающее. И эту темную сторону они ненавидят, перенося свою ненависть на ее обладателей.
Дальше он, помрачнев, продолжил уже мысленно. Этот тип людей совершает разрушительные набеги и привыкает любить насилие, потому что одна лишь жестокость способна вызвать в их душе чувство, похожее на любовь.
– Но ответа на вопрос «зачем» нет. Либо есть, но он недоступен нашему пониманию.
