двадцать мешков мусора. Если учесть, что домов на одной улице от пятидесяти до ста, рассуждал он про себя, то на каждой улице скопилось от шестнадцати до тридцати двух тысяч мешков. А десятиэтажный дом с его шестьюдесятью семьями за это время изрыгнул примерно тысячу мешков – стало быть, на одну улицу приходится от пятидесяти до ста тысяч мешков. Подсчеты отвлекали и успокаивали нервы. Так он и дошел до университета.
Общее же количество мусорных мешков в городе подсчитать совершенно невозможно.
Когда под колесами проехавшей машины хрустнул и рассыпался по асфальту очередной мешок, Амальди пришел к неутешительному выводу о конечности пространства. Или люди, или мусор, заключил он. И положение внезапно утратило большую часть своего драматизма.
Подойдя к университетской лестнице, он огляделся и сразу выделил его в толпе студентов. Не столько даже по возрасту, столько по строгому облику, добротному пальто, кожаному кейсу в левой руке и нетерпеливо-брезгливой гримасе на лице. Прежде чем поприветствовать его, Амальди быстро взглянул на часы.
– Добрый день, профессор Авильдсен. По-моему, я не опоздал?
Вместо ответа профессор протянул ему руку в кожаной перчатке. Амальди он не понравился уже по телефону, когда они договаривались о встрече. Тот крайне сухим тоном объявил, что чрезвычайно занят и может уделить ему лишь минуту-другую на ступенях перед входом, по окончании лекции. Амальди не стал спрашивать, почему они не могут увидеться в закрытом помещении. Очевидно, профессор счел, что на улице беседу легче провести в ускоренном темпе.
– Спасибо, что согласились уделить мне время.
Эту фразу он постарался произнести как можно любезнее, ибо знал: в своей области профессор – общепризнанное светило, что ему и нужно.
Ответом на любезность была мимолетная, формальная улыбка.
– Давайте сразу к делу, – произнес Авильдсен, почти не разжимая губ.
– Слушаюсь. – Амальди извлек из кармана фотокопию надписи, оставленной убийцей на двери антикварной лавки.
Он не стал уточнять, что слова были написаны кровью – газеты уже осветили кошмарное происшествие во всех подробностях, но никто из экспертов не знал происхождения фразы. Кто-то высказал предположение, что это библейский стих, поскольку маньякам не чужды наваждения религиозного толка.
Профессор Авильдсен взял фотокопию в руки и долго рассматривал, еле заметно покачивая головой.
– Это ВИТРИОЛ, «купорос» по-латыни, – наконец изрек он.
– Как, простите?
– Начальные буквы слов составляют аббревиатуру ВИТРИОЛ, и ученые условились для краткости называть фразу так. Это знаменитая формула алхимиков, в которую вместилась вся их доктрина. Данный вариант принадлежит Курту Селигмену, однако он не самый достоверный. Лично я предпочитаю классическую версию: «Visita interiora terrae rectificando invenies… operae lapidem», а не «occultum lapidem». То есть «камень Творенья», а не «оккультный камень». Правда, звучит несколько мелодраматично, но инициалы, если вы изволили заметить, те же самые. Вам объяснить, что это значит?
– Да, будьте так добры.
– Это их девиз, возвещающий пришествие метаморфоз, возвращение к самому естеству человека. Я понятно выразился?
– Честно говоря, нет.
– Вы знаете, кто такие алхимики?
– Более или менее. Впрочем, дальше превращения свинца в золото я не пошел.
– А дальше в конечном счете и некуда. Этот девиз является синтезом операций на самых разных уровнях превращений… как металлов, так и человеческого существа. В последнем случае символика несколько глубже. Алхимик преобразует самого себя, отталкиваясь от своих предрассудков, от своего невежества. Для этого необходимо глубокое познание своей сущности вплоть до открытия в себе имманентной, преобразующей, божественной силы. Каков бы ни был текст, символика остается все той же. В наиболее совершенной версии «rectificando» переводится как «дистиллируя». Но результат от этого не меняется.
Двое студентов, проходя мимо, почтительно поздоровались. Профессор Авильдсен сделал вид, что не заметил их.
– А рисунок вы можете как-то прокомментировать?
– У алхимиков это символ купороса. Надеюсь, это все? Я, кажется, упомянул, что очень спешу.
– И последнее, профессор. Но только я прошу вас этого не обнародовать. Пока мы держим это в секрете.
Авильдсен не выказал ни малейшей заинтересованности, он продолжал мерить Амальди все тем же ледяным взглядом.
– Ближе к делу, пожалуйста.
– Да-да. – Амальди не засуетился и не утратил спокойствия. – Мы обнаружили три засушенных листа на месте… – он сделал неопределенный жест, как будто затруднялся в формулировке, – на месте…
– …преступления. Что дальше?
– Я хотел спросить, не наводят ли они вас на какую-либо мысль.
– Листья?
– Да, сухие листья.
– Синьор… прошу прощенья, запамятовал фамилию.
– Амальди. Инспектор Амальди.
– Синьор Амальди, за листьями стоит богатейшая символика. Что вам сказать? На Дальнем Востоке листья – аллегория счастья и процветания. Это могло бы вас устроить? Листья присутствуют во всех весенних обрядах. Русский леший, английский Зеленый Джек, Троицын Увалень из швейцарского города Фрикталь… Однако все это праздничные символы.
– И ничего другого вам в голову не приходит?
– Вот так, навскидку – нет.
– Профессор, зверски убита женщина…
– Только, пожалуйста, без проповедей, – перебил его Авильдсен. – Расследование – ваше бремя, а не мое. Этот номер у вас не пройдет.
Амальди изо всех сил сдерживал душившую его ярость.
– И все же, профессор, я вас очень прошу…
– На некоторых островах Ост-Индии бытует поверье, что, ударив больного по лицу листьями определенных растений, можно вылечить эпилепсию. Листья потом выбрасывают. Шаманы и сами эпилептики верят, что болезнь переходит в листья. Однако это целительная практика. Аборигены острова Ниас охотятся на кабанов, выкапывая ямы и соответствующим образом их маскируя. Когда охотники вытаскивают жертву из ямы, ей протирают спину девятью листиками, опавшими с ближних деревьев, надеясь, что в эту же ловушку попадутся еще девять диких свиней. Это гомеопатический принцип: как листья падают с дерева, так и свиньи падают в яму. Сколько у вас листьев?
– Три.
– Трижды три – девять, больше никаких ассоциаций я не усматриваю. – Профессор взглянул на Амальди с иронической усмешкой. – Разве что ваш охотник удовлетворится… тремя свиньями.
– И последнее…
– По-моему, последнее уже было.
– Вы, должно быть, заметили, что во фразе… в ВИТРИОЛ… несколько прописных букв. Что это может значить?
– Анаграмма?
– По-видимому. Но мы не можем ее разгадать.
– Я вам сочувствую. – И профессор, не прощаясь, удалился.
Амальди смотрел, как он подходит к своей машине. Группка студентов бросилась расчищать для него
