увидел синьору, она разговаривала с какой-то парой: он молодой, жена еще моложе. Синьора наняла его садовником, они поселились в сторожке. Она сказала, что раньше у нее не было садовника… Мне сказала…
– Ты с ней говорил?
– Нет, она сама со мной говорила. Начальница ей сказала про меня: вроде бы я что-то видел и надо об этом рассказать в полиции… Тогда синьора вызвала меня к себе в кабинет и сказала… сказала… Я всю жизнь дураком прожил… круглым дураком… Она мне сказала, что никого я не мог видеть… что в полиции меня сочтут недоумком и я опозорю там и ее, и монашек… и тогда они закроют приют, а меня с другими сиротами бросят в сырой, вонючий подвал… Она сказала, что мне все это приснилось… И я поверил: не иначе, приснилось… – Айяччио покачал головой. – Но мне не приснилось… и лже-Чивита мне не приснился… Это он написал у меня на груди… А я… я не сумасшедший. – Он пристально уставился на Фрезе. – Я не…
Айяччио запнулся, глаза подернулись усталостью и мукой. Он обвел взглядом палату в полной уверенности, что голос – если он вновь обретет голос – прозвучит глухо и безнадежно. Он плотно сжал губы. Как не хочется, чтобы в ушах отдавался голос умирающего. Айяччио опять огляделся, пытаясь припомнить свои недавние откровения, но они уже начали разбиваться об стены палаты, как будто были из тонкого стекла.
– Ладно, успокойся, – сказал Фрезе. – Успокойся. Ты мне очень помог.
– Правда?
Фрезе кивнул, и ему показалось, что черты больного разгладились, лицо просветлело.
– Ты отлично поработал, – добавил он.
– Правда? – еще раз спросил больной.
– Да, правда.
Айяччио улыбнулся. Совсем по-детски.
– Старший инспектор хочет поручить тебе еще одно задание.
– Старший инспектор Амальди?
– Да, Амальди.
– Он мне говорил. Я помню…
– Вот и хорошо.
– Амальди?.. Работать по делу?
– Да. – Фрезе положил на кровать конверт. – Это латинская фраза. Ее написал убийца. Нам ее перевели, мы знаем, что это девиз алхимиков. Но это не важно. В этой фразе одни буквы прописные, другие строчные. Мы думаем, что в них заключено какое-то послание убийцы, обращенное к нам. Но как ни бьемся, ни хрена понять не можем. Помоги.
Айяччио взял в руки конверт – бережно, как драгоценность.
– Я?
– Ты, агент Айяччио.
С невероятным усилием Айяччио приподнялся на постели и обхватил руками шею Фрезе. Они обнялись, крепко, по-мужски, и оба почувствовали внутри звенящую, подбитую страхом пустоту.
Когда через четверть часа в палату зашла сестра – напомнить, что время посещений заканчивается, – они еще не разомкнули объятий. Айяччио, когда Фрезе укладывал его обратно на подушку, уже позабыл, зачем прижался к груди сослуживца. Взгляд у него был сонный и отсутствующий. Как у пришельца из иного мира. Но рука по-прежнему держала конверт с загадочным посланием убийцы.
Выйдя в коридор, Фрезе постоял немного с сестрой, расспрашивая, может ли мозговая опухоль обострить ум. Сестра, польщенная тем, что к ней обращаются за консультацией, была не подготовлена к таким сложным вопросам, потому ответила уклончиво. Фрезе понял и оставил эту тему.
– Вы не видели, чтобы к нему в палату заходил кто-то из посторонних, кроме меня и того, другого инспектора полиции?
– Красавчика-то этого? – переспросила сестра.
Фрезе согласно тряхнул головой. Стало быть, Амальди – красавчик, а он – не красавчик.
– Да, заходил раза два или три… очень деликатный человек. Ходит так, как будто не хочет, чтоб его видели… Все время озирается.
– Два-три раза? Вы не путаете?
– Нет, что вы… Раза два я его точно видела. Видный такой мужчина… Высокий, хорошо одет, с бородкой.
– С бородкой?
– Разве у вашего инспектора нет бородки?
Фрезе пожал плечами.
– Вы можете описать его подробно?
– Ну да, могу… Высокий… метр восемьдесят, наверное, худой, широкоплечий. И с бородкой… А что, разве…
– Нет, ничего, продолжайте. Какая бородка?
– Короткая такая, ухоженная, на шею не заходит… Шатен, стрижен не очень коротко. И глаза такие острые, с прищуром. Светлые… зеленовато-карие, ореховые, пожалуй. Да, ореховые… Нос очень красивой, благородной формы, орлиный, как говорится… Яркие пухлые губы, как у женщины. Красавчик, уж вы мне поверьте.
– Да-да, я верю.
– Один только у него изъян… Хотя я всегда считала, что изъяны…
– Какой изъян? – ухватился за особую примету Фрезе.
– Так вот, я говорю, – продолжала сестра, досадуя, что ей не дали высказать ее глубокую мысль до конца, – небольшой изъян у привлекательного мужчины только подчеркивает его красоту, делает его человечнее или… как бы это сказать?..
– Доступнее? – подсказал Фрезе, выгнув одну бровь.
– Именно, доступнее! – закивала сестра, не уловив иронии.
– Я понял. А теперь поведайте мне, что же это за изъян.
– Палец. Одного пальца у него нет. Точнее говоря, мизинца. Хотя я, честно говоря, не пойму…
– На какой руке?
– А кто он, этот синьор?
– Говори быстро, на какой руке, не то придушу!
Сестра попятилась, раздумывая, то ли обидеться и гордо уйти, то ли помочь полиции. На вид коротышка довольно непригляден, а все ж таки полицейский.
– На левой, – выдавила она наконец.
– Ну?
– Что – ну? – Сестра возмущенно поджала губы.
– Откуда я знаю, что? Совсем пальца нет или култышка осталась и можно ею при желании в носу поковырять? Я ж его не видел!
– Я заметила, как он поглаживал этим мизинцем дверь синьора… агента Айяччио, прежде чем войти. Сама я была вон там, в подсобке. – Она повернулась и показала на дверь в нескольких метрах от них. – Услыхала шаги, испугалась, что старшая сестра нагрянула… – Она запнулась и покраснела.
– Ну вот что, – торопливо заговорил Фрезе, – мне наплевать, с кем ты там уединилась, чтобы… уж не знаю… сигаретку выкурить. Ты давай ближе к делу.
– Я выглянула и увидела его.
– Он поглаживал дверь?
– Странно, правда же? Но он поглаживал дверь, точно живого человека. И поглаживал этим мизинцем… то есть…
– Обрубком?
– Да, обрубком.
– Выходит, от пальца все же что-то осталось?
– Да, по-моему, первая фаланга.
