Тынто была многократно лучше. Сам гребень тоньше, зубцы чаще и ровнее, а какой узор покрывал его рукоять, так и вовсе залюбуешься: на ветвях Мирового Ясеня сидели Соль и Мани,[61] их окружали пляшущие человечки, козочки, коровки и много-много цветов. Как только умелец успел вырезать их всех за какие-то пять дней – уму непостижимо.
– Я не могу взять его, не заплатив, – сознался Годинович, не выпуская из рук дивный гребень.
– Ты дорого заплатишь мне за него, – отозвался Тынто. – Ты поведаешь все, что рассказывал о моем брате Йасло твой брат.
– Я говорю серьезно, – возмутился Волкан. – Сколько золота я должен заплатить за твою работу?
– Ты не понял меня, венед. На самом деле это не ты мне, а я тебе должен платить. Я работал три дня и три ночи без сна, но не потому, что боялся не успеть, а потому, что соскучился по янтарю. Ты подарил мне то, что осталось от камня после того, как из него получился гребень. И для меня этой платы довольно. Но если ты все же желаешь отплатить мне, то порадуй меня рассказом о моей родне.
Волькше ничего не оставалось, как согласиться. И до вечерней зори он по крупицам вытаскивал из памяти все, что когда-либо говорил Торх о своем походе на Варяжское море и жизни у эстинского златокузнеца Йасло. А уж если Годинович чего и приукрасил, так Тынто только того и надо было.
Хитрец из Хедебю
Глаза Эрны засияли, как ясное летнее небо, когда Волькша одарил ей янтарным гребнем. Сделал он это лишь на следующий день после возвращения с Екерё. Хранить такую тайну стоило ему невероятных усилий, руки сами тянулись к торбе, где лежал кошель, в котором дожидался своего часа заветный подарок. Но Волькша совладал с искушением и был вознагражден.
Ночью он перепрятал гребень в изголовье кровати, а утром пробудился еще до первых петухов…
Эрна вскоре проснулась после него и так же собираясь дожидаться, когда Дрема перестанет нежить ее возлюбленного супруга… Они разомкнули объятия, только когда роса высохла даже в тени берез.
Ругийка села на ложе и начала пятерней приводить в порядок спутанные любовными играми волосы.
Время подарка пришло!
– Сядь смирно и закрой глаза, – попросил Волькша.
Гребень точно намеренно был сделан для ее непослушных рыжих волос. Зубцы его смело пронзали самые замысловатые сплетения прядей и разнимали их, не выдернув ни единого волоса. Взмах, другой, третий, и Волкану показалось, что янтарное сияние гребня начинает передаваться локонам Эрны.
– Что это, Варг? – зачарованно спросила ругийка. Ее кудри точно ожили. Они шевелились, перекатывались и тянулись к гребню. – Чем ты ласкаешь мои волосы?
От наслаждения ее соски навострились, ресницы закрытых глаз затрепетали, а лицо озаряла счастливая улыбка. Волькша изнывал, выискивая самые нежные и красивые слова на всех языках, в которых был сведущ, но все они казались ему недостаточно хорошими, дабы выразить его чувства к Эрне. Разочаровавшись в силе слов, он просто вложил гребень в ее ладонь и сказал давнишними словами своего старшего брата Торха:
– Это тебе, Леля-любава моя, кудри твои алатырьные чесать. Подарочек к нашей свадьбе. Ничего, что уже опосля?
Рыжеволосая красавица открыла глаза, и они засверкали, как озеро под солнцем. Она еще несколько раз провела гребнем по волосам и прижала его к щеке так, как обычно ластилась к Волькшиным рукам.
– Спасибо тебе, суженый мой, спасибо, Господин моего сердца, спасибо, Властитель моей души! Каждое утро и каждый вечер я благодарю Ондинга[62] и всех сущих в мире богов за то, что они привели тебя в треклятый Хохендорф. Я благодарна им даже за два года унижений и позора в этом городе, ибо, не окажись я там, мы ведь могли и не встретиться, – шептала Эрна, уткнувшись головой мужу в грудь.
– Ну что ты, не надо об этом, – приговаривал Волкан, чувствуя отнюдь не мужественную слезливость в глазах. Ни шмыганье носом, ни запрокидывание головы не помогли, и две огромные соленые росинки скатились-таки по его щекам на рыжую макушку женщины, которую он столько раз мысленно и на словах клялся любить и защищать до последнего удара своего сердца…
Накрывая завтрак, который по землепашеским меркам иначе как поздним назвать было нельзя, Эрна вдруг помрачнела лицом. Она подняла на Годиновича виноватые глаза, точно собираясь сознаться в чем-то ужасном:
– Прости меня, Варглоб, я запамятовала тебе сказать, что вчера несколько раз приходили люди от Хрольфа и передавали, чтобы ты пришел к нему в дом сразу, как появишься на Бирке. Извини мою память…
– Эрна, – перебил ее Волькша, – разве моя жена не заметила, что я только-только вернулся на Бирку?
Глаза ругийки округлились от удивления.
– А до этого я пребывал в блаженном Ирии,[63] – многозначительно пояснил он. – И ни Хрольф, ни уппландский ярл, ни сам конунг Сигтуны[64] не смог бы меня оттуда выкликать.
Волькша бодрился и зубоскалил, чтобы унять чувство вины своей жены, но новость сама по себе его обеспокоила. С тех пор, как Волкан обзавелся собственным домом, Хрольф тревожил его лишь однажды, когда собирался к Ларсу на Адельсён. Размолвка с переворачиванием стола благополучно разрешилась на следующий же день после первого плавания Кнутнева на Екерё к златокузнецу. Так что же могло понадобиться племяннику Неистового Эрланда?
В доме Хрольфа все шло обычным порядком, разве что сумьские старухи-фольки больше обычного суетились возле котлов. Гребцы либо слонялись без дела, либо, подобно Олькше, дрыхли на своих лежанках. Многих и вовсе не было. Выходило, что шеппарь не скликал манскап для похода.
– Варглоб! – позвал его Хрольф из хозяйской половины. – Это ты?
– Он самый, – ответил Волькша, отодвигая полог, закрывавший проход в перегородке между клетями.
– Проходи, – поманил шеппарь. – Садись.
Вид у него был затрапезный, но на хозяйской полати лежали самые дорогие и нарядные его одежи.
– Я посылал за тобой вчера, – не без упрека, но полушепотом заговорил Хрольф.
– Я пришел, как только узнал об этом, – не без вызова ответил Волкан, также понижая голос.
Какое-то время они смотрели друг другу в глаза. Годинович прочитал во взгляде свея пару язвительных вопросов, которых тому не следовало бы произносить, дабы не получить резких и не особенно приятных ответов. Сжатые губы и беспокойные желваки на челюсти венедского парнишки подействовали на Хрольфа вразумляюще. Он сдержался и без лишних слов перешел к делу:
– Я пригласил сегодня к себе тех шеппарей, что желали пойти со мной в набег… Хотел, чтобы и ты был. Язык у тебя ворочается почище кормового весла на порогах… Может, поможешь мне их… уговорить…
И все-таки сын Снорри не до конца верил в дивную сказку, что поведал ему Кнутнев на снейкшипе уппландского ярла. Слишком долго он был Потрошителем сумьских засек, чтобы в одночасье превратиться в Хрольфа-морехода и вожака строптивых шёрёвернов. Если племянник Неистового Эрланда оплошает и не сумеет зазвать варягов в Овсяный залив, если Харек Ленивый не получит своей мзды, то рано или поздно ватаги викингов обрушатся на земли ильменьских словен. Получалось, что у Волькши просто не было выбора: он должен был во что бы то ни стало сделать за шеппаря его работу, да еще так, чтобы никто этого не заметил.
– Что ты молчишь? – спросил Волькшу Хрольф. – Хочешь, я сделаю тебя шеппарем одного из своих драккаров?..
Свей сам не верил в то, что говорил: не мог венедский парнишка стать шеппарем вот так запросто; Хрольф и сам осваивал эту науку не один год, да еще при вспоможении Торвальда, бывшего помощника своего дяди, светлая ему память. Но сыну Снорри было так важно, чтобы Каменный Кулак согласился, что он был готов на любые посулы.
– Когда они придут? – спросил Волькша.
– Я сказал им, чтоб приходили, когда тень от мачты станет равной ей по длине, – ответил Хрольф. – Ты придешь?
