— На дорогах много полиции, вас посадят в тюрьму.
В тюрьму он не мог садиться, ему надо было спасать…
Господи!.. Он закусил губу до крови. Рубиновые капли брызнули на белый воротник рубашки.
— Я вызову лучше вам такси.
— Я не люблю такси. Вот телефон, пусть пришлют лим… — он остановился, — пришлют машину.
— Благодарю вас, сэр, за разумное, достойное вашего облика решение.
Александр усмехнулся, ему нравился английский бармена. Если бы только не эта дикая рвущая боль — в душе. Как больно…
Господи, если Ты есть, не допусти. Я построю Тебе ХРАМ — до небес. И воспою имя Твое — вовеки…
Голова упала на стол. Удар смягчила матерчатая салфетка, лежащая на столе.
Через тридцать минут его выводил под руки шофер мистера Нилла, бережно усаживая в лимузин. А помогал ему бармен Юджин, вложив незаметно в карман спички с названием и адресом бара.
После провала в памяти он увидел склоненное лицо, встревоженное, над ним. Юджинии.
— Что случилось, милый?
— Жара, я оказался слаб и расклеился… Она улыбнулась:
— Я рада, что это всего-навсего жара, и ничего другого.
И только тут к нему вернулось все то, что провалилось в памяти: он дернулся и скорчился.
— Что с тобой, у тебя что-то болит? — встревожилась Юджиния. Он невероятным усилием сдержался.
Она — боялась, что у него что-то болит.
— Все нормально со мной, Юджиния. Сколько сейчас времени?
— Около девяти.
— Ты уже обедала?
— Я ждала, пока ты придешь… — она запнулась, — пока ты проснешься.
— Я… проснулся, — сказал он и подумал, что лучше бы нет, не просыпаться.
— Мы будем обедать в зале, одни, папа с Клуиз улетели в Арабские Эмираты — на три недели.
Он с облегчением вздохнул.
— У нас есть водка в доме?
— Твоя любимая, английская, которую ты предпочитаешь — в последнее время.
— Откуда? — (Она улыбнулась нежно.) — Ты позаботилась. Благодарю.
Он взял ее руку и приник к ней. Долгим-долгим поцелуем. Ощущая пульсацию вен целующими губами.
«Не-может-быть, не-может-быть», — стучало в мозгу. Стучало в мозгу.
Они спустились вниз, в голове его стучали по наковальне. Он открыл заледеневшую бутылку и налил в большой бокал — для вина. Английский хрусталь «Waterford» — выбор Клуиз. В этом доме все было — лучшее.
— Можно я тоже немножко выпью, с тобой за компанию? Папы нет…
От неожиданности он вздрогнул.
— Нет, — коротко ответил его голос.
— Почему? — Она не поверила: он никогда не говорил ей этого слова — «нет».
— Потому что ты еще несовершеннолетняя… От неожиданности она рассмеялась.
— Ты не серьезно это говоришь, ты шутишь?
— Нет, я серьезно. Если тебе очень хочется, выпей… — и осекся. — Давай поцелуемся. — И он поцеловал ее в губы, но слабо. Поцелуй не получился.
— Что с тобой, моя любовь, что-то случилось? Может, я могу помочь?
Он задохнулся, доброта души этой девочки не знала предела. Господи, не допусти…
— Просто я расслабился, воспоминания о прошлом.
Дайана внесла салаты и улыбнулась Юджинии.
— Крабный, чей-то любимый. А суп — из омаров. Спазм свел горло, и он замешкался с глотком. Юджиния весело поблагодарила черную женщину.
— Ты пьешь, ничего не говоря, без тоста?
Он поставил бокал, молча, и попытался перевздохнуть.
— У тебя что-то не получается с романом, нет настроения?
— Это не самое важное — роман. — Он запнулся.
— Вот как, а я считала, что ничего нет важней.
— Есть…
— Что же это?
— Это т ы.
Она взяла его руку со стола и нежно поцеловала в ладонь.
— Я твоя и буду твоей — всегда.
Он вздрогнул. Взял бокал и опустошил его до дна. Она ела свой любимый салат — из крабов и с другими морскими диковинками.
Он налил еще бокал и опустил глаза. Услышав ее голос:
— С родителями все в порядке — там? Кивок головы. Звякнула вилка.
— Все-таки я твоя жена, ты бы мог мне рассказать…
Он выпил второй бокал.
— …что тебя тревожит. Я, может, «несовершеннолетняя», но пойму…
Она налила ему в бокал. Сама.
— Ты не хочешь разговаривать?
Принесли дымящийся ароматный суп. Он так и не прикоснулся к салату и взялся за бокал. И, только выпив третий, собрался с духом.
— Ах, да, — как бы вспомнил он, — Кении просил нас заехать, сделать какие-то пустяковые анализы.
И остановился, почувствовав, что горло сдает. И тембр и интонации сейчас нарушат безразличность тональности голоса — и все взорвется к чертовой матери!..
— Опять одно и то же! Американские врачи всегда перестраховываются: мне ведь еще не пятьдесят. А в Европе так же?
— Налей себе, если не трудно. — Его руки дрожали под столом. Он волновался, что она увидит.
— Половину или полный? У тебя все-таки что-то случилось…
— Сколько душе не жалко. Я влюбился.
— В кого?
— В вас…
— О-о… Я люблю, что ты любишь меня!
Она обошла вокруг и села к нему на колени. Он стал зацеловывать ее шею, плечи, грудь.
— Юджиния, только не… только не…
— Что ты бормочешь, — ласково шептала она, — я ничего не слышу.
Он целовал ее уши, и тогда, еле слышно, она прошептала:
— Я хочу тебя. Я так хочу тебя… ты вся моя жизнь.
Слезы бросились из его глаз на ее плечи и грудь. Он резко прижался — щетиной к нежной коже, чтобы она не почувствовала влагу. Наверно, сделав ей больно. Их губы нашли друг друга и слились в поцелуе.
Стук в дверь возвестил о пришествии главного блюда. Юджиния не оторвалась: ни дрогнула, ни переменила положения тела и обвивающих мужа рук.
«Она совсем выросла за год», — подумал Александр, и сердце его провалилось в такие глубины, о существовании которых он даже не подозревал, которые он не представлял, что существуют.
— Хорошо, когда папы нет за обедом, — сказала в шутку Дайана и, приглушив свет, удалилась.
Больше они ничего не помнили в этот вечер. Он отнес ее, совершенно невесомую, на руках в спальню.
