А солнце опять пекло так, что казалось, весь остров оплывает, как свечка. Купаться!
Надо же хоть раз искупаться в своей бухте!
Сбросив кеды и одежду, я осторожно пошел по камням к воде.
Камни здесь ноздреватые, изъеденные волнами, похожие на стеклистые губки или на огромные куски пемзы. Они здорово царапают пальцы. Если волной ударит о такой камешек, весь обдерешься до крови. Между крупными камнями — россыпи гальки. По гальке бегают крабики. Их очень много у кромки воды. Подходишь, и они прыскают от тебя, подняв над головой крохотные клешни. Несутся к морю и боком сваливаются в воду. Сколько этой мелкотни у скал! А вот крупных что-то не видно.
Скользя по гальке, я вошел в воду. Шесть-семь шагов вперед — и уже глубина.
Я оттолкнулся от дна и поплыл.
Прохладная вода приятно омывала горячее тело.
В несколько гребков я добрался до зубчатых скал, через которые меня перебросило, когда я подплывал к острову. Здесь и сейчас кипела пена и я побоялся сунуться на большую воду. Лучше не рисковать.
Перевернулся на спину, закинул руки за голову и лежал, слегка пошевеливая ногами, чтобы поддерживать тело на плаву.
Отличное место эта бухточка между берегом и рифами! Тихо, как в озере. Над головой ярко-синее небо, такое огромное, что чувствуешь себя мухой, заброшенной в космос. Вода то поднимается, то опускается. А у рифов шумит, как водопад.
Теперь у меня есть костер, сырость мне не страшна. Я буду жарить рыбу, и вообще приятно сидеть вечерами у потрескивающей груды хвороста, смотреть на языки пламени и мечтать. Крючки для рыбалки можно сделать из проволоки ящиков и тех двух булавок, которыми я закалывал брюки. Для лески расплести капроновый шнур…
Интересно, есть ли здесь рыба?
Я перевернулся на живот, опустил лицо в воду и открыл глаза. Подо мной качались разноцветные пятна и длинные космы водорослей, растущих на камнях. Все было мутным, нерезким. Эх, сейчас бы какую- нибудь простенькую маску на лицо!
Вглядывался в дно до ломоты в глазах, но ничего, кроме хвостов водорослей, не увидел.
Воздух в груди кончился, я поднял голову, чтобы передохнуть. Рядом плавала медуза, с чайное блюдце величиной, с четырьмя кружками на зонтике, похожими на глаза. Края зонтика медленно раздувались и опадали, и по его окружности волновалась рыжая бахрома. Из-под бахромы свисали студенистые щупальца, покрытые ржавым налетом. Неподалеку колыхалась еще одна медуза, поменьше.
В следующий миг я изо всех сил рванул к берегу. Разом забыл о рыбе, об удочках и крючках. Греб, теряя дыхание, стараясь поскорее нащупать ногами дно. Мне казалось, что медузы гонятся за мной, что еще момент — и я почувствую острое прикосновение зонтика к пяткам.
Наконец я выскочил на берег и несколько минут лежал на камне, вздрагивая и приходя в себя. Мерзкая дрожь пробегала по спине. Вот тебе и тихая бухточка! А если бы медуза подвернулась под руку?
Нет, теперь меня купаться в тихую воду ни за что не затянешь!
Это было в прошлом году. Отец взял меня с собою на «Бурун» на ловлю планктона. Мы шли вдоль берега малым ходом, в некоторых местах останавливались, просматривали планктонные сетки и снова шли дальше.
Кто-то на носу крикнул:
— Ребята, в воде цианеи! Я бросился к борту.
Катер плыл в сплошном месиве из медуз.
Планктонные сетки подняли и вытряхнули все, что в них было, в море. Капитан катера скомандовал повернуть назад.
Отец закинул сетку в воду и выбросил на палубу одну из медуз.
— Посмотри, Сашка, на нее и запомни, — сказал он мне. — Если тебе в море попадется такая — никогда не дотрагивайся до нее. Уплывай поскорее. Это — цианея дальневосточная. У нее очень опасный яд. Если обожжет и поблизости нет лаборатории, тогда — смерть. Сначала, после ожога, ты почувствуешь боль в костях. Потом у тебя закружится голова. Начнет схватывать сердце. Ну, а потом ты потеряешь сознание и — конец.
— Папа, — спросил я, — а тебя цианея обжигала?
— Нет, — ответил он. — Но я видел смерть от этой медузы и больше не хочу видеть. Хорошо еще, что они не любят холода. Они появляются только в теплой и тихой воде, в хорошо прогретых бухточках. Иногда их пригоняет к берегу теплыми течениями, как этих.
Я прекрасно запомнил цианею.
И сейчас, когда снова взглянул на тихую бухточку, меня передернуло. Ну и гадость!
Потом пошел проверить костер.
Он почти прогорел. Среди камней тлели угли и на них корчилась последняя доска.
Нужно было перенести огонь к палатке.
Оторвав от обломков ящика несколько проволок, я скрутил их вместе и приспособил к концам алюминиевую банку. Получилось что-то вроде черпака. В банку я наложил углей и бросил туда же несколько щепок. Затем подхватил свой лучок, огневые палочки, остатки ящика и кирку и пошел к своему дому.
У палатки расчистил место для огня, наколол щепочек, положил на землю несколько сухих сучков, которые нашел под деревом, на них — дощечки, на дощечки — стружки и вывалил на все это угли из банки.
Костер разгорелся сразу же.
Надо было заготовить топливо на ночь.
Я поднялся к тем деревьям, с которых обрывал мох. Еще тогда заметил на них сухие ветки.
Скоро у меня оказалась такая куча хвороста, которую не перенести к палатке за один раз. Сделал три рейса.
Сушняк вспыхивал в огне и сгорал почти без дыма. Я заметил, что доски, побывавшие в морской воде, хотя бы и хорошо высушенные, загораются плохо. Зато горят, как каменный уголь — без пламени.
Перед заходом солнца я понял, что моего запаса не хватит на ночь.
Снова пришлось подняться к деревьям и обломать с них все нижние ветви.
Зато как приятно было сидеть у теплого оранжевого островка света, кормить огонь сучьями, слушать их треск и видеть, как они рассыпаются жаркими малиновыми угольями!
Была уже третья ночь на острове, и чтобы не потерять счет дням, я выстругал из дощечки палочку и сделал календарь — совсем, как у Робинзона.
Меня смыло за борт в пятницу, это я отметил на палочке самой большой зарубкой. В субботу ходил по берегу и искал в полосе прибоя разные вещи для своего житья — тоже зарубка, маленькая. Воскресенье — зарубка поглубже. Сегодня я добыл огонь. А завтра уже понедельник.
В этот год я упросил отца, чтобы он не отправлял меня в пионерский лагерь.
— Что будешь делать? Болтаться по станции, мешать людям и таять от скуки? — спросил отец.
— Зачем таять? — обиделся я. — Устроишь меня на работу.
— Это на какую же работу? — воскликнул отец. — Ведь ты ничего не умеешь.
Это меня задело.
— Почему не умею? В школе я в радиокружке. Смонтировал уже три транзистора. Схемы знаю. Могу лодочный мотор собрать, разобрать, отрегулировать. Электричество наладить…
Отец улыбнулся.
— Ну, механиков-то и электриков у нас и без тебя хватает. Вот биологов…
— А если к планктонщикам, па? Что с тобой на «Буруне» ходят, я буду все, что скажут, делать. И никакой зарплаты не нужно…
