конусом темного тумана, уходящим ввысь, зависла непогода. А надо мной светит солнышко и радуга правильной целой дугой стоит над тундрой невдалеке так, что, кажется, можно пройти под ней.
Я очень одинока посреди этих огромных тундровых пространств. Вижу журавлей, они летят клином. На юг. Неужели уже покидают эти края? Неужели — все, наступают холода?
Осматривая склоны в бинокль, вижу вдалеке медведя. Он километрах в пяти от меня, очень светлый, с более темным и очень толстым задом. Сначала я даже приняла его за бочку. Удивляюсь, насколько он здоровый, жирный, это видно даже издалека, переваливается лениво. В другой стороне от него замечаю две темные шевелящиеся точки. Люди? Да нет, это тоже медведи, но насколько они меньше по сравнению с тем, здоровенным! Это молодые медведи, но не медвежата. Может, это и есть тот самый легендарный «очень большой медведь?» Пытаюсь подойти к нему поближе, получше рассмотреть, но вскоре тот скрывается за перегибом склона, и загадка остается неразгаданной…
Сижу на месте уже второй день. Вода не упала. Ветер поменялся на сильный северо-западный. Он морозный. На улице стоит страшная холодина. Горы черные и темно-синие, все купола их в снегу от высоты 800 метров. Низкие, отдельные, темно-синие, полосами, облака. Четкие контрастные очертания, яркие цвета придают окрестным пейзажам осенний вид. На моем террасовом возвышении жалобно-призывно курлычат журавли. Их целая стайка.
Поднимаюсь на террасу и я. Светит солнце, но ветер перебивает все тепло. Зимой так не мерзла, как на этом пронизывающем летнем «ветерке», ноги постоянно холодные! Поднялась всего-то на десять метров, а уж кровь стучит в висках. Что-то очень, очень голодно мне. Это всегда так бывает, когда расслабишься на дневке после напряженной нагрузки — вся кровь отливает от мышц прямиком к животу.
Вынужденное безделье всегда тягостно. Но что делать, по тундре пешком мы уже ходили — знаем. Надо ждать — таков закон полярных путешествий.
Снова меня мучают сомнения, смогу ли я подниматься дальше. Впереди на реке видна «труба» — и слева и справа по берегам кусты — преодолею ли? Но у меня осталось еще восемь (!) плиток шоколада, две банки тушенки, крупы тоже хватает — разве можно с таким запасом плыть вниз! Да и за те полдня, что я прошла по Танюреру пусть всего километров 5, я поняла, что раз он вполне преодолим даже в плохую погоду, то в хорошую — тем более.
Лишь на третий день вода спадает, но все же не до того уровня, что была, когда я пришла сюда. На реке ветра почти нет, наконец-то я могу снять свитер. Вдоль берега галечники идут не всегда, бывают узкими и полностью залитыми водой, так что издалека их не видно. Бредя в воде по колено, я ступаю на камни, покрытые рыжими лишайниками, на зеленую травку. Понимаю, что все еще залито, но радуюсь тому, что даже и так идти можно!
Иногда бреду по узеньким травянистым террасочкам у стены ольховых кустов, иногда по галечникам. На участках «труб» — сплошных зарослей по обеим сторонам реки — прорываюсь на веслах против течения к проходимым берегам или тащу лодку на поводу, идя глубоко в воде. Радуюсь, когда за поворотами неожиданно открываются сухие галечники. Но Танюрер прямолинеен и не такой широкий, как Канчалан, поэтому я продвигаюсь вперед на удивление быстро. Совершенно нет разбоев русла, Танюрер на этом участке не делился даже на две протоки! Как будто и не тундровая речка.
Хариус в реке никак не ловится, пробую рыбачить в устье первого, более прозрачного, притока, и сразу же берет небольшой, на полкило, экземпляр. Заготавливаю рыбу впрок. Катушка спиннинга снова забарахлила, и приходится после каждого заброса подвинчивать гайку. Если катушка переставала крутиться раньше, чем выуживался сидящий на блесне хариус, я бежала по отмели, держа леску в натяжении, и выволакивала рыбу на надводные камушки. Такая рыбалка была по местным меркам длительной: на выуживание пяти рыбин я затратила полчаса. Обед пойман, теперь можно подыскивать и место для него.
Сухие коряги плавника, принесенные, видимо, давним паводком, торчали из галечника, крутым валом выходящего на берег. За возвышающимся валуном, скрывающим от ветра мой большой котелок, варю уху, пеку хариуса на углях — снова начались мои стандартные речные обеденные меню.
Наконец-то встречаю «близкого» медведя. Он недалеко передо мной переплывает речку. Озирается на меня, но без ужаса. На другом берегу привстает на задние лапы и рассматривает меня, немножко отбегает и снова привстает полюбопытствовать. Как водится, пою ему песенку. Мишка внимательно прослушивает, скосив голову, и спокойно удаляется в тундру, занимается копанием корешков, больше не обращая на меня внимания. Радуюсь, что наконец-то стали мишки попадаться, а то давно никакой крупной живности не встречала, даже скучно как-то.
К вечеру характер реки сменился, долина ее стала расширяться, стали появляться протоки. Нет больше крутых склонов рядом с руслом. Встречаю двух лосей, мирно пасущихся среди низкорослого ивового кустарника галечниковых островков — надо же, как далеко на север забрались!
Вплываю в широченный разлив. Ветер пахнул в лицо. Плес почти полкилометра шириной! И это после узости каких-то пятидесяти метров русла! Непонятно, куда плыть, передо мной сплошное водное пространство. Слева впереди видна горка, чистый тундровый берег. По склону его разбросаны отдельные кустики ольхи, их густые полукруглые темно-зеленые кроны выглядят, точно подстриженные, как в парке. Справа вперед простирается плоская даль отмелей, островков со светлой зеленью низкорослых ивок. И только километрах в пяти-семи впереди поднимаются склоны противоположного борта долины.
Скорость передвижения резко упала. «Пока не заплутала в этих лабиринтах, надо сваливать к ольховым кустам», — решаю я. «Может, там со склона уже увижу долину, которая прямиком ведет к Амгуэме. Может, увижу становище, огонь или дым костра — там же должны кочевать оленеводы…»- так думала я, причаливая к берегу.
Садилось солнце. Через распадки из соседней долины, через щель меж вершинами гор и слоем облаков оно высветило на противоположном склоне три широкие яркие, абсолютно красные полосы. Эта красочная картина, словно замена пламени желанного людского огня, как будто специально утешала меня.
Молниеносно разбиваю лагерь. Через тридцать минут уже все сделано — стоит тент, заваленный камнями, под крышей расстелена постель, у входа горит костер, куча ольховых ветвей навалена рядом, висит котелок, закипает вода. Каяк вытащен, отлит и перевернут. Лежу у костра на пружинящем, жестковатом, будто подстриженном, ковре низкой голубики. Рядом возвышается кудрявый куст ольхи, он греет меня. Вижу под собой ширь открытой долины, изгибы проток, всю дикую красоту и понимаю, как мне хорошо здесь.
По карте выходило так, что в этот день я прошла аж двадцать километров, хотя по ощущениям я не могла сказать, что шла особенно быстро. Не быстрее, чем по Канчалану, где обычно я проходила 15 километров за день. Наверное, по моей неподробной карте те 15, что были раньше, со всеми изгибами реки были как раз всеми двадцатью, заключила я, засыпая. Ночной заморозок заставляет меня, окончательно не проснувшуюся, впервые с руками втиснуться внутрь узкой пуховой жилетки.
Представляете, как кровеносный сосуд при входе в легкое дробится на кучу капилляров? Я шла как раз по таким многочисленным разбившимся протокам: долина реки распахнулась километров до трех-четырех, и все пространство было усеяно песчаными и мелкогалечными островками. Не то, чтобы основного русла, а даже более глубокого или многоводного, чем соседние, здесь было не сыскать. Почти все время иду по воде, точно во сне, с натугой переставляя ноги против мощного течения: ведь уклон реки здесь был выражен неплохо, метра 3–4 на километр. Мелкая галька сыпется, ползет под ногами, я буксую.
Светит солнце, но северный ветер очень холоден. О том, чтобы вспотеть, не возникает и речи. Часто оказываюсь на верхних (относительно течения) краях островков, где нужно стартовать; для перечаливания на обтекаемых с двух сторон водой косах, что всегда нелегко, перегребать через протоки от островка к островку. Течение сильное, меня сносит. Островки короткие, много проходить вдоль них не удается, я продвигаюсь больше поперек долины, чем вперед. Бурлачная веревка постоянно мокрая и ледяная, пальцы на руках, вылечившиеся после жирного бараньего мяса, снова немного потрескались. А ноги уже просто онемели от холода, ступни потеряли чувствительность, и я заставляю себя шевелить пальцами. Пытаюсь смещаться к основному берегу, но там протоки становятся мелкими, я начинаю садиться на мели. Да и есть вероятность зайти в неотличимый здесь от протоки маловодный приток.
В месте, где Танюрер меняет свое основное направление с северо-западного на юго-западное, на правом берегу возвышается хорошо заметный издали высокий бугор. Я не видела и не знала тогда, течет ли
