Обещал после зайти лично, поговорить и все объяснить.
– Даже так? Так тебе крупно повезло, что мы добрались до тебя первыми. Иначе тебе бы уже не жить.
Доктор вздрогнул:
– Вы так считаете?
– Абсолютно уверен. Тут к бабке ходить не надо. В камере тебе будет не очень комфортно, зато безопасно.
Упоминание о камере повергло доктора в полный раздрай.
– Не кисни, – Маэстро похлопал его по плечу – Гляди веселей! И говори скоренько, что это за пациент и где он есть...
– Олег Васильевич Мещеряков. Я не знаю, где он живет, я никогда у него не бывал. Богом клянусь.
– Но в документах-то адрес остался?
– Нет, мы не интересуемся адресами – и вообще у нас все анонимно.
– Так он тогда, может быть, вовсе не Олег Васильевич?
– Очень может быть. Но он и после лечения всегда отрекомендовывался только так.
– Ну гони тогда его телефон.
Доктор стал совсем несчастным.
– Я никогда ему и не звонил... у нас односторонняя связь. Всегда звонил он. Зачем мне с ним связываться?
– По городскому или по мобильному?
– И так, и так.
– Гони сюда свой мобильник. Ты, надеюсь, не чистил список вызовов?
– Нет, не успел, – доктор несколько оживился, довольный тем, что все же может оказаться полезным.
Маэстро взял телефон, быстро просмотрел номера.
– Покажи, который...
– Вот... – Доктор ткнул пальцем.
– Киндер! – обернулся Маэстро. – Ноги в руки – быстро пробей эту фигню.
Но на душе у него скребли кошки. Он предчувствовал, что эта процедура покажет себя бесполезной.
Так и вышло.
Номер был записан на имя Виктора Владимировича Полякова, и таких в Питере было много – Маэстро был уверен, что ни один из Викторов Владимировичей не имеет ни малейшего касательства к делу. Кроме того, номер был уже заблокирован.
Последняя нить оборвалась.
У Первой боевой группы не осталось ничего, кроме словесного портрета преображенного Гладилина. Правда, при помощи доктора – а он не мог пожаловаться на память – удалось составить фоторобот.
Мелочь, но хоть что-то.
Маэстро, конечно, не мог знать, что перебинтованного и снова бессознательного Гладилина уже переправили в другую, тоже нелегальную больницу. Там ему предстояло подвергнуться новому хирургическому вмешательству.
* * *
Лицо под бинтами горело.
Голова соображала плохо – слишком много наркотической химии. Капитан Гладилин не взялся бы рассказать, что происходило с ним в течение последних двух суток. Череп казался набитым ватой.
Вроде как его куда-то привезли, в какую-то непонятную больницу. Он помнил белые халаты, большие лампы, аптечные запахи, чьи-то голоса. И девки там почему-то шлялись, все жутко размалеванные. Потом он вырубился вторично и отчасти пришел в себя, будучи уже в бинтах. Его куда-то вели под руки, сажали в машину... где это было? Кто его вел? А может быть, ему это, последнее, вообще приснилось. Потому что, когда он снова пришел в сознание, вокруг сновали все те же белые халаты. И третья отключка, и вот он приходит в чувство в очередной раз и снова – в бинтах.
Но он жив!
И, кроме того, он еще явно зачем-то нужен, коль скоро его подвергают таким мудреным манипуляциям – весьма дорогостоящим, как догадывался капитан.
Подбитый глаз по-прежнему разлипался с трудом, но другим он мог видеть хорошо. И рот был свободен.
Капитан попробовал оценить окружающую обстановку.
Нет, это никакая не больница. Он в квартире, и квартира на сей раз выдалась богатая, ультрасовременно обставленная. Мертвая тишина, полумрак. Он лежит на широкой тахте. Дверь заперта, на окне решетка. Спасибо, что не тюремная.
Непонятно, есть ли в доме кто живой, кроме него.
Скорее всего, да. Никто не рискнул бы оставить его в одиночестве, несмотря на замки с решетками.
Гладилин попытался сесть. Это далось ему не без труда, но все-таки получилось. В углу тускло поблескивало трюмо, и капитан решил во что бы то ни стало встать и взглянуть на себя.
Внезапно капитана обожгла мысль: рюкзак! Контейнеры!
Рюкзака при нем не было – и, похоже, уже давно. Он внезапно испытал не гнев, а облегчение: ну и ладно. Одной заботой стало меньше.
Вставая на пол, он едва не упал, его прямо-таки швырнуло вправо, но Гладилин устоял. Ноги были как ватные; превозмогая слабость и дрожь, капитан подошел к зеркалу. Оттуда на него глянуло жуткое забинтованное лицо – вылитый человек-невидимка или некто, здорово смахивающий на египетскую мумию. О том, что скрывалось под бинтами, капитан мог только догадываться. Судя по перевязке и ощущениям, метаморфозы были значительные.
Силы быстро покидали его, и капитан заспешил обратно к лежбищу, хватаясь по пути за разные предметы.
Он наделал шума, за дверью послышались шаги.
Щелкнул ключ в замке. В комнату вошел невысокий полный мужчина лет пятидесяти, сильно лысеющий, с большими черными глазами слегка навыкате. Он зажег свет, и Гладилин зажмурился.
– Проснулись? – добродушно осведомился вошедший. – Да вы просто герой, уважаемый Санта. Я был уверен, что вы проспите еще часов десять.
– Кто вы такой? – хрипло выдавил из себя Гладилин.
– На сегодняшний день – ваш добрый и единственный друг. Зовите меня Олегом Васильевичем.
Глава пятнадцатая
ПО РАЗНЫЕ СТОРОНЫ
– Мы убрали израильтянина, – доложил Лютер.
Доктор Валентино отложил книгу и мутно воззрился на него.
– О ком вы, Лютер?
– О человеке, который принадлежал к числу ваших недоброжелателей. Он был из Моссада и подобрался слишком близко. При помощи спецсредств мы зафиксировали его беседу с Красавчиком.
Валентино поморщился:
– Кто такой Красавчик? Перестаньте изъясняться загадками, Лютер. Я не знаю никакого Красавчика.
Тот вздохнул.
Память у старика становилась ни к черту.
Тем не менее он послушно повторил:
– Соломон Красавчик – второй из выживших на эсминце «Хюгенау». Живет в Кенигсберге под фамилией Нисенбаум. По нашим сведениям – агент Моссада. Пешка, разменная фигура.
Доктор Валентино тоже вздохнул – скорее, перевел дыхание от злости.
– Я не знаю никакого Красавчика, повторяю вам! И я, дьявол их забери, не имею никакого отношения к
