дрогнула под ногами, из неё показались толстые корни могучей сосны. Она тоже уходила, уходила с лесным народом.
— Останься! — отчаянно крикнул Саша и протянул к ней руки. — Мы не дадим больше обижать тебя. Лесной народ, останьтесь и вы! Мы защитим вас. Мы…
Но тут кто-то крепко тряхнул его за плечо.
— Ты что кричишь? — услышал он голос Вадика. — Что с тобой? Саша открыл глаза и быстро сел.
— Разве сова принесла меня обратно? — спросил он, оглянулся и… совсем проснулся.
Лесной язык
Подошёл старый лось к осине. Тонкая она, а высокая, в густой заросли сильно к свету тянулась. Нежных верхних веточек даже высокий лось достать не может. Ну, лось просто распорядился: нажал на осинку, трах — и лежит она на земле, а лось со вкусом попробовал одну ветку, другую. Ветки в хороший палец толщиной — ему подходящая еда. Стоит, жуёт с удовольствием.
Позади него на тропинке что-то хрустнуло. Чуткие уши повернулись, насторожились, но сразу же и успокоились, ветерок ему доложил: зайчишка за кустом притаился, не обращай внимания.
А зайчишке не терпится. Сколько времени он по следу за лосем прыгал, дожидался, пока тот себе на завтрак осинку сломает, ведь и ему, зайцу, горькие веточки по вкусу. Ну вот — лось ушёл. Теперь и он попирует.
Заяц осторожно к осинке подобрался, захрустел веткой. Ух, вкусно! Погрызёт и прислушается: тихо, можно грызть дальше. Когда грызёт, он плохо слышит. Не знает бедный, что кумушка-лиса тоже соображает: он слушает — она лежит, не дышит. Он грызёт — лиса ближе подбирается. Тут бы зайцу и конец пришёл, да сорока по своим сорочьим делам летела и приметила, что под кустом пушистый рыжий хвост шевельнулся. А сороке только того и надо — по лесу новости разносить.
Закружилась она над лисой, да как закричит:
— Беда, беда, заяц, беги! Спасайся!
Заяц сорочий язык очень хорошо понимает. Вкусной веточки дожевать не успел, прыг через осину и покатился. Лисица за ним метнулась, с досады зубами на сороку щёлкнула. Пропала охота! А сорока громче на весь лес звонит: лиса, лиса, беда! Беда!
Другие сороки услышали и к ней мчатся, уже издали кричат, ей помогают.
Но что это? Что с лисицей случилось? Щёлкнула она ещё раз на сороку зубами и вдруг… упала, вытянулась посередине лужайки и глаза закатила. Над ней уже четыре сороки вьются, над самой головой пролетают, а она лежит не дышит.
Ну, сороки теперь не улетят: надо же разобраться, как это лисица так вдруг помереть успела?
Спустились сороки на землю, покрикивают, к лисице боком, боком подскакивают. А та — лежит хоть бы что.
Одна сорока не вытерпела: ближе, ближе, в лисий глаз целится, как вдруг… Лисица — прыг, и сорока крикнуть не успела, у неё в зубах оказалась, только сорочьи косточки захрустели.
Другие сороки вверх метнулись, но лиса на них и не посмотрела. Конечно, заяц лучше, однако на голодный зуб и сорока сгодится. На полянке стало тихо. Лось ушёл, заяц убежал, лисица сороку дожевала и тут же зевнула и под кустиком свернулась: пообедала и отдохнуть неплохо. Сорокам скучно, полетели искать, где ещё что новенькое не случилось ли.
Ну, как раз! Озеро, а на бережке у самой воды американская гостья нутрия сидит, умывается. А над ней высоко в небе ястреб-тетеревятник кругами ходит, прицеливается.
Сороки и тут поспели, заметались над озером, вперебой как закричат:
— Ястреб! Ястреб! Беда! Беда!
Нутрии самое бы время в озеро нырк — и пропала, поди её ястреб из воды достань. А что же вы думаете? Сидит нутрия, коготками на брюшке мех расчёсывает, ни на сорок, ни на ястреба внимания не обращает.
Сороки охрипли от крика, измучились: на каком же языке этой американской дурочке кричать?
Но тут в кустах кто-то засмеялся человечьим смехом. Сорок от нутрии так и откинуло. Взвились и к другому берегу озера вперегонки. А из кустов люди вышли с ружьями.
— Видишь, — говорит один и смеётся. — Нутрию эту, водяную крысу, к нам из Америки привезли, мех у неё хороший. Одна беда — наших языков не понимает. Сороки-то как стараются, слышишь: ястреб, ястреб, беда! — кричат. А она умывается, словно ей и не по-русски говорят. Из-за этого её только в клетках разводить можно. Здесь пробуют на воле — ничего не выйдет.
Тут вода всплеснулась, и нутрии как не бывало: человека с ружьём надо бояться. Это звери и в Америке понимают.
Колька, кошка и котята
Около дома кусты у нас посажены. Вышла я раз утром, вижу — мальчик лет десяти под куст из рогатки целится. А там в траве кошка прячется и другой мальчик сидит, маленький, лет шести. Он пальцы на обеих руках растопырил, как мог, и закрыл ими кошку. А сам вверх смотрит на того, с рогаткой. Видно испугался очень, не меньше, чем кошка.
Большой мальчик весь красный от злости.
— Отойди! — кричит. — А то как стукну!
А тот только шире пальцы растопыривает, кошку закрыть старается. И молчит.
Я не выдержала, крикнула:
— Ты что же это делаешь? А мальчишка ко мне повернулся и отвечает дерзко:
— А тебе какое дело? — И опять на кошку нацелился. Ну, тут я больше говорить не стала. Заборчик вдоль тротуара низкий, ниже колена. Я через него — прыг, и к мальчишке. Тот сразу понял, тоже — прыг! — в другую сторону. Уже издали обернулся, мне кулак показал. И… за угол.
А малыш сидит, кошку гладит и говорит:
— Бабушка, киса ведь какая хорошая. А он всегда кошек стреляет.
— Ты знаешь, где он живёт?
— Знаю. Это Колька. Вон из того подъезда, где дверь открыта.
— Ты меня сведи к его родителям. Я с ними поговорю.
— Пойдёмте, — охотно сказал мальчик, ещё кошку погладил и встал.
— Тебя как зовут?
— Шамиль. Сюда, бабушка, здесь забор сломанный, вам перешагнуть легче.
Пока мы шли, разговорились.
— Он меня три раза бил, — сказал Шамиль. — За чёрную кошку, потом за жёлтую и ещё за одну, серая такая, а лапки беленькие. Теперь вот за эту тоже бить будет. Даже больше. Потому что за вас ещё. Серую кошку я под живот спрятал, а сам кричу. Колька тогда из рогатки выстрелил прямо мне в ногу. Очень больно было. И кошка меня за живот оцарапала. А я всё равно терпел, а её Кольке не дал.
Вижу — мы не одни идём, за нами ещё мальчишки. Они издали смотрели, теперь подошли.
— Это всё Колька-кошкодав, — сказал один мальчик, чуть выше Шамиля, — он всегда кошек стреляет и птиц… Он…
— А ты не фискаль, — перебил его другой мальчик в синей рубашке, — зачем бабушке говоришь? И Шамилька тоже фискал. Бабушку ведёт квартиру показывать. Кольке за то от отца попадёт.
Шамиль остановился, покраснел и посмотрел на меня вопросительно.
— Бабушка, а по-вашему как? — спросил он тихо.
Я оглянулась. Мальчишек набрался уже целый десяток. Они перешёптывались и смотрели то на меня,
