— Почему же ты их жалеешь?
— У людей вот праздники бывают, — объяснил малыш. — Разные. Например, вчера у меня день рождения был. Мячик мне подарили и вот, лопатку. А у зверей никаких праздников нет. Живут просто и всё. За то мне их жалко.
Злое дело сделает тот взрослый человек, который над таким разговором посмеётся.
Земноводные
Весной, мы говорили, тритоны, лягушки, жабы проснулись на суше в укромных уголках и к воде спешили — икру откладывать. Осенью начинается второе переселение земноводных: тритоны в тёплой воде наплавались, детей наплодили и теперь давно уже вылезли на берег зимовать. Зимних нор они себе не роют, мало ли в лесу готовых убежищ: там на старом пне кора отстала, тут под корнем кто-то лаз проделал да ушёл. А сухие листья все норки уютно прикрыли: пожалуйте ночевать, все удобства ваши. Тритон не спорит: холодная кровь ещё похолодала, спать хочется. И заснул. До весны. Всего в год два переезда.
Лягушачья жизнь хлопотливее. Осенью земля остывает и многие виды идут зимовать и греться… в воду. В подходящем месте в речке около придонного родничка тихо, уютно… Самая пора, пока мороз не застудил и без того холодную кровь.
Существа они не общественные, но двигаются на зимовку и с зимовки иногда толпами одновременно и по одному пути, веками их племенем избранному.
В Германии в одном месте проложили новое автомобильное шоссе. Оказалось, что в положенное время через это шоссе путешествуют земноводные, хотя давят их машины тысячами.
Во Франции в департаменте Верхний Рейн под шоссейной дорогой возле небольшого озера пришлось проложить трубу-тоннель для лягушек. Когда вековые пути их весной — в воду, а осенью — из воды люди перерезали асфальтом, они не смутились. Колёса машин скользили по раздавленным полчищам. И люди сдались — продолбили тоннель. Лягушки согласились. Что ж, можно и тоннелем. Лишь бы направление не менять!
Рыбы
Охладели водоёмы, солнце, если когда и прорвётся на короткое время, уже не согреет воду даже на отмелях и холодную рыбью кровь не разгорячит. Наоборот, инстинкт подсказывает: спать пора. Сомы переходят в озера, самые старые, крупные — в глубокие омуты, в Оке, на Средней Волге помногу в одном месте. А в низовьях Волги, старики рассказывают, тысячами в одном удобном месте. Слоями друг на друге лежали чудовища. Даже сазаны в низовьях южных рек ложились слоем в метр и больше.
Ерши-малыши, тоже по примеру великанов, в омут стаями собираются под глинистым крутояром, а в прежнее время в глубокие запруды перед мельничной плотиной. По-настоящему не спят, жадность и зимой одолевает: нет-нет и поднимутся — нет ли чем поживиться? Найти такую стайку — мечта зимнего рыболова. Замёрз он, на ящике сидя, над своей лункой. А тут знай таскай, какая-никакая уха да будет.
В глубину стаями спускаются лещи, окуни, голавли, язи, плотва. За ними — незасыпающие щуки. Понятно, для чего?
Общее стремление в глубину тоже понятно. Вода сильнее всего сжимается при четырёх градусах тепла и опускается на самое дно водоёма. А слои с температурой в два-три градуса легче и лежат выше, чем четырёхградусный слой. Значит, рыбе на самом дне теплее, чем подо льдом. Конечно, тепло относительное, но тут особенно разборчивым быть не приходится.
Хозяин воды
Мы выбирались с трудом по обледенелой стенке оврага наверх и немедленно же скатывались, кто на чем может, в соседний овраг. Это называлось «ближняя дорога» в село.
Наконец добрались. Вот и дом под тесовой крышей старого рыбовода Хайрутдина Зарипова. К нему-то я и шла.
Он встал с табуретки и вежливо взял мою руку обеими своими маленькими руками. Глаза у него были живые, почти молодые, и бородка без проседи, чёрная, но всё лицо в мелких, очень уютных морщинках. Они собирались около глаз, и от этого казалось, что глаза улыбаются, даже если разговор был серьёзный.
— Всё по порядку? — удивился он и улыбнулся морщинками. — Тогда снимай шубу, пожалуйста, садись чай пить. Разговор будет долгий. Потому что первый пруд я сделал, когда мне было, наверно, лет десять.
Горячий чай — это хорошо, когда на дворе очень морозно, а людям надо познакомиться и привыкнуть друг к другу. Мы пили и привыкали и говорили о тяжёлой дороге и о знакомом, написавшем привезённое мною письмо. Потому что лучше, если человек постепенно, сам, душой обратится к прошлому и заговорит о нём без напоминаний.
Так и вышло. Чай Хайрутдин наливал себе сам, чуть повернув кран пузатого маленького самоварчика. Он задумчиво смотрел, как медленно наполнялась широкая чашка без ручки, точно тихий звук льющейся воды помогал ему что-то вспоминать.
— О алла! Скверный мальчишка опять воды в огород напустил! Дай мне палку, Сания, дай палку! Я покажу ему, как портить картошку.
Но скверный мальчишка уже давно перебрался на другой берег речки и отсиживался в густых кустах лозняка. Он был очень огорчён. Плотина, устроенная им на соседнем ручье, должна была наполнить маленький пруд и задержать мелкую рыбёшку, стоявшую в воде у самого берега. Вода так хорошо поднималась, но вдруг хлынула прямо в отцовский огород. Не вышло.
Солнце стояло высоко. В животе у мальчика громко заурчало, есть хотелось нестерпимо. Ему казалось — даже через речку слышен из домашней печки чудесный запах лапши. Мать удивительно умеет варить лапшу, густую, ложка становится. Но вода ещё не сбежала с огорода, а у отца рука тяжёлая…
— Хайрутдин! — услышал он вдруг с того берега голос старшей сестры и осторожно попятился в лозняки. — Хайрутдин!
Сания подошла к самому берегу и прикрыла рукой глаза, всматриваясь в заросли лозы. Вот хитрая! И как она знает, где его искать?
— Мать хлеба прислала, Хайрутдин! — В маленькой смуглой руке её хорошо был виден толстый ломоть хлеба. Наверно, тёплый, пахнет… Хайрутдин вздрогнул: невозможно вытерпеть! Осторожно он подошёл к берегу, ступил в воду.
— Кидай сюда, — предложил он. — Я поймаю.
Ломоть мелькнул в воздухе и шлёпнулся в мелкую воду, но погрузиться не успел: так ловко подхватил его мальчик, острые зубы впились в мокрую корку.
— Девчонка! — проворчал он. — Бросать не умеешь!
— Не вкусно? Кидай назад! — засмеялась девчушка и, быстро подвернув длинные штанишки, по колено вошла в воду. — Какая вода тёплая! Мать говорит, — посиди тут до вечера, пока отец уйдёт к дяде Ниязу. Потом придёшь, спрячешься. А там… отец забудет.
— Да-а, а если не забудет? Ты палку спрячь куда-нибудь подальше, — посоветовал Хайрутдин и, закинув голову, ссыпал последние крошки в широко раскрытый рот. — Не могла больше принести! Сама лапшу ведь ела. И чай пила. С сахаром!
— Другой раз ничего не принесу! — пообещала Сания. — Раз ты такой. Даже спасибо не сказал. Сиди
