ленивцам. Плотина, о которой полжизни мечтал Хайрутдин Зарипов, выросла у него на глазах, и его лопата поработала на ней больше, чем все остальные. Водяная молотилка оправдала себя: молотила тридцать тонн в сутки, и к ней пристроили водяную же веялку. А в первый пруд Хайрутдин сам выпустил тысячи мальков карпа, привезённых из Пестречинского рыбопитомника. Рыбёшки долго держались дружной стайкой на месте выпуска, и Хайрутдин смотрел на них.
— Руки очень дрожали, — сказал он и тихонько засмеялся.
Осенью мальки выросли в меру хорошей товарной рыбы, и, подсчитав полученный от их продажи доход, Газиз почтительно взял в обе руки маленькую руку Хайрутдина.
— Спасибо, Хайрутдин абзы, — просто сказал он. — Теперь опять поезжай в питомник, но мальков больше не покупай, заведём своё стадо.
И Хайрутдин поехал. Он купил гнездо: одну самку («икрянку») и двух самцов («молочников»). Обратно лошади шли осторожным шагом, и грузные карпы в большом металлическом ящике с водой, наверно, волновались меньше, чем сопровождающий их Хайрутдин. На зимовку этих карпов-производителей посадили в отдельный небольшой проточный пруд — зимовал. В другом зимовале находились сеголетки, то есть дети этого лета, — небольшое количество непроданных рыбок, выращенных из купленных в прошлом году мальков. Крупные рыбы с боками, отливающими серебром, чуть шевеля хвостами, стояли у берега в тени деревянного навеса, Хайрутдин чаь-сами смотрел на них, и сердце его замирало.
— Когда я был маленький и лежал на обрыве у речки, вот таких рыб я хотел увидать, — говорил он.
Председателем колхоза скоро стал сын Хайрутдина, другой стал бригадиром-рыбоводом.
В колхозе началась настоящая рыбоводческая работа. С осени приготовили новый нагульный пруд для зимующих сеголеток, спустили и очистили выростной пруд для будущих мальков и обнесли насыпью углубление, заросшее травой, — нерестовый пруд. Оставалось следить за зимовалами и ждать весеннего тепла.
Дождались. Весной, когда вода нагрелась до семнадцати градусов, нерестовый пруд наполнили водой из ручья и в тот же день осторожно перенесли в него производителей из холодного затенённого зимовала. Хайрутдин стоял на берегу и напряжённо смотрел в прозрачную воду. Руки у него опять дрожали.
Вот успокоившиеся после пересадки грузные рыбы, лениво шевеля хвостами, приблизились к пучкам жёсткой травы у самого берега и стали тесно прижиматься к ним боками. Струйки золотистой икры щедро полились в согретую солнцем мелкую воду и смешались с оплодотворяющим током молок, облепляя густые кустики травы. Новая жизнь зарождалась в сотнях тысяч икринок — потомстве одной матери. Этим кончилась её забота о детях. Теперь можно было снова пересадить родителей в отдельный пруд до зимы, когда снова наполнится водой осушённый на лето зимовал.
Пять дней, пока икра созревала в тёплой воде, Хайрутдин почти не отходил от нерестового пруда: а если в него заберутся утки, соскучившиеся зимой без животной пищи? Или лакомые до икры лягушки:, которые, кроме того, ещё не прочь отложить в тёплую воду нерестового пруда и свои икринки — маленькие шарики прозрачной слизи с чёрной точкой? Беда. Вышедшие из лягушачьей икры головастики съедят в пруду корм, необходимый для малышей-рыбёшек.
В помощь старику около пруда дежурили два мальчика с сачками для ловли лягушек.
Всё сошло благополучно, и утром на шестой день один мальчик, быстроглазый и весёлый, потянул Хайрутдина за рукав.
— Смотри, абзы, — зашептал он, точно боясь спугнуть увиденное, — о, абзы, они уже живые. А почему у них пузо такое большое?
— Я тоже мог увидеть первый, — крикнул другой мальчуган и сердито толкнул локтем его в бок. — Я тоже мог первый увидеть. Только я уток караулил. И лягушек. А ты только на воду таращился. Но первый даже не почувствовал ни толчка, ни обиды. Мальчик и старик, затаив дыхание, склонились над пучком травы, хорошо видным в мелкой воде. Прозрачные, почти как вода, крохотные личинки-мальки неподвижно висели, прицепившись к травинкам, на которых они родились, вышли из икринок. Они ещё не нуждались в пище: большой пузырь на брюшке — запас питательного желтка, отложенный матерью в икринку, — кормит и укрепляет их, слабеньких, в первые дни их жизни.
— Я тоже, я тоже буду разводить рыбу, — прошептал Мустафа в восторге. Хайрутдин только крепко сжал его руку, они понимали друг друга без слов.
Семьсот тысяч икринок выпускает из себя взрослая самка карпа. Чтобы вырастить всё её потомство, потребовалось бы тридцать пять гектаров выростных прудов для мальков, выклюнувшихся из этих икринок в первое лето их жизни.
Зимой для них нужно было бы построить зимовалы площадью в девять гектаров, а следующей весной пересадить их в нагульные летние пруды площадью в сто пятьдесят гектаров. К осени годовики весят в среднем по пятьсот граммов, то есть вес всего потомства одной самки составил бы триста шестьдесят тонн. Это вес огромного стада коров.
Иначе сказать, если бы всё потомство одной самки могло выжить, то его хватило бы на все рыбные пруды района (если прудов много).
Но на самом деле, даже в лучших рыбоводческих хозяйствах от одной самки вырастает не больше двадцати тысяч годовиков. Остальные погибают и на зимовке и во время летнего содержания в выростных прудах. Сколько же их может вырасти в природных условиях, в реках и озёрах, где их никто не охраняет? Там икру и мальков, беззащитных, не умеющих даже прятаться, едят все, кому захочется: хищные насекомые, лягушки, рыбы, птицы. Поэтому в реках и озёрах только удивительная плодовитость рыбы спасает её от уничтожения.
Мальки росли, и мальчики продолжали помогать Хайрутдину в заботе о них. Рустем держал наружную оборону: гонялся за утками и гусями, забредавшими к нерестовому пруду, и ловко ловил лягушек, которые ухитрялись проскочить в пруд ночью. Мустафа часами стоял, наклонившись над песчаным тёплым заливчиком, и взволнованно повторял.
— Они растут! Хвостики стали длиннее, а пузо меньше. Хвостиками шевелят. Абзы, о абзы, они плавают!
— Большая от тебя польза, — презрительно ворчал Рустем, — только и умеешь, что глаза таращить!
Но и сам он исподтишка косился на отмель: какие у них большие тёмные глаза!
— А тебе только кашу из мальков варить, — отозвался будущий рыбовод и приподнялся, чтобы лучше видеть. — Мне теперь стыдно думать, что мы таких мешком ловили. Больше ни за что не буду!
— А я — буду! — задорно отозвался Рустем, но почувствовал, что сказал неправду. Мальки оказались куда интереснее, чем он раньше думал. Почему им учитель ничего такого не рассказывал? Он и раньше бы не ловил…
Но сказать это почему-то было стыдно. И Рустем, лихо свистнув, помчался за удирающим гусаком. Однако не утерпел и опять присоединился к Хайрутдину и Мустафе, когда через семь дней наступил новый важный момент в жизни мальков: они подросли, корма в нерестовом пруду уже не хватало, нужно было их пересадить в большой летний выростной пруд — до осени.
— Мальков нужно считать, когда сажаем. Мало посадим — дохода мало, много посадим — корма не хватит, плохие будут, опять дохода мало, — говорит мне Хайрутдин, отрываясь от рассказа, и вытаскивает из угла хаты странные носилки: брезентовые, на ножках, сильно провисающие, точно неглубокий мешок.
— Вот сегодня домой принёс починить, весной опять нужны будут. Из нерестового пруда мальков сачком ловим и в этих носилках с водой к выростному переносим. Потом из воды в носилках ложкой их надо ловить, считать и в вырастной пруд пускать. Не у всякого терпенья хватит на такую работу. Мальчики всегда много помогают: траву в пруду косят, чтобы не мешала ловить мальков, носилки таскают. Теперь из мальков кашу не варят, в речке не ловят. Понимать стали. К осени мальки вырастут, станут сеголетки, по тридцать граммов весят. Тогда мальчики опять их ловить помогают и сажают в зимовал до весны. Веской их уже в нагульный пруд пустим, пускай жир нагуливают до осени. А в выростной пруд пойдут новые мальки, из весенней икры. Там расти будут.
Тут в дверь громко постучали. Нагибаясь, чтобы не удариться о низкую притолоку, через порог проворно переступил запыхавшийся паренёк в расстёгнутой ватной куртке.
