один. Лягушек ешь!
Девочка со смехом выскочила из воды и побежала по берегу, на ходу спуская закатанные штанишки.
Хайрутдин смущённо посмотрел ей вслед. Он не хотел её обижать. Ну, да она обиды не помнит, наверно, потом принесёт ещё чего-нибудь. Отец тоже долго не сердится. Вот только… палку надо бы убрать подальше…
Мальчик прошёл немного вверх по реке, туда, где берег высокий и обрывистый. Прилёг на круче, свесив голову, напряжённо всматриваясь в тёмную воду. Глубоко. Очень. И в самой глубине, наверно, стоят большие серебряные рыбы и тихонько шевелят хвостами, чтобы их не снесло течением. Вот бы посмотреть! А в ручье — маленькие рыбки мелькают, точно птички. Он построил такую хорошую плотину, камень таскал далеко с горы, чтобы не могли уплыть рыбы-птички. Кто же знал, что вода перельётся на отцовский огород?
Хайрутдин отсидел в лозняках до вечера, и отец, правда, не побил его, только пригрозил:
— Ещё с водой баловаться будешь — в речку стащу, к камню привяжу. Будешь по горло в воде сидеть, на рыб любоваться.
Ну такой-то угрозы Хайрутдин не испугался: палка была куда страшнее.
Не вышло с плотиной, Хайрутдин не угомонился: неделю кряхтел, копал около ручья большую яму. Выкопал и начал в неё из ручья старым ведром воду носить. В яме должны жить рыбы-птички, которых он наловит ведром в ручье. А потом они станут такими же большими, как когда-то рыбы в омутах речки.
Но вода не хотела держаться в яме. Хайрутдин таскал тяжёлые вёдра и лил, лил в яму, пока, наконец, ведро само не вывалилось у него из рук и в глазах потемнело. А вода всё куда-то уходила на глазах, оставляя мокрое дно. Иногда в ведро, с водой из ручья, попадала маленькая рыбка, но через несколько минут она уже беспомощно трепыхалась на мокром песке и умирала, если Хайрутдин не успевал быстро выпустить её обратно в ручей.
Почему же вода в ручье и речке текла и никуда не девалась? Хайрутдин боялся спрашивать об этом отца и дядей, чтобы не смеялись, а мать только качала головой:
— Пять братьев у тебя, и все умные. Отчего ты такой глупый, Хайрутдин?
Хайрутдин и сам не знал, почему его глаза в каждом ручье ищут, где бы построить хоть маленькую запруду, чтобы задержать весёлую стайку рыбы. Ему становилось стыдно, что он глупее своих братьев. И всё же он ничего не мог с собой поделать.
— Другие мальчишки ловят рыбу и продают её на базаре или домой несут, а ты на неё только глаза таращишь, — сказал ему раз отец.
Хайрутдин встрепенулся: и как это он сам не догадался! Но прошёл не один час, пока он решился робко отворить калитку во двор своего самого старого и самого сердитого дяди Нияза. Тот возился около дома и что-то ворчал, перетаскивая старые доски от ворот к сараю.
Хайрутдин постоял, переминаясь с одной босой ноги на другую, потом подошёл и осторожно взялся за конец доски.
— Здравствуй, дядя, — застенчиво проговорил он. — Я тебе помогу, хорошо?
Старик сердито на него покосился и отвернулся.
— Ты что у меня забыл? — проворчал он вместо ответа.
Но плохому началу вышел хороший конец. Хайрутдин пыхтел, задыхался, но не отступился, пока последняя доска не легла на новое место. И сердитый старик смягчился, согласился взять племянника на ловлю: загонять рыбу в сети.
Хайрутдин захлёбывался, пускал пузыри, но держался так стойко, что после ловли дядя, отчитав его как следует за малый рост отсыпал ему горсточку трепещущей рыбьей мелочи и позволил приходить завтра.
Хайрутдин был в восторге: всю дорогу домой бежал бегом, сжимая в руке подол рубашонки с дорогой добычей. Дома, ещё с порога, задыхаясь, он крикнул:
— Принёс, мама, принёс! — И, осторожно развернув узелок, вытряхнул на нары рыбок. Мать всплеснула руками:
— О алла! Для этого ты так вымазался и промок? Эту дрянь и чистить не стоит!
Мальчик стоял как пришибленный. И правда, скорченные, перемятые рыбки совсем не похожи были на тех, которые так весело плескались в густой сетке дяди Нияза.
— Кошке отдай, — сердито проговорил отец. — А мальчишку стукни по затылку, пускай не дерёт зря штаны по корягам, если путного ничего словить не может.
Хайрутдин глубоко вздохнул и затаил дыхание — это помогает, чтобы не плакать. Но тут уж вступилась Сания: Хайрутдин был её любимцем.
— Я почищу рыбу и положу в суп, позволь, отец, — сказала она и покраснела от страха: не очень просто было противоречить отцу даже в таком пустяке. Да ещё девочке.
Но отец чем-то занялся и кивнул головой, явно не слушая. Всё равно, это уже можно было принять за позволение. Матери тоже стало жаль мальчика, и первый суп с его уловом был скоро сварен и подан на стол.
На следующий день Хайрутдину повезло: улов был хороший, или дядя Нияз подобрел, но мальчик получил целый десяток рыбок почти настоящей величины. Завязывать добычу в подол рубашки он уже не хотел, сломал тонкую гибкую веточку и пропустил её сквозь жабры рыбок. Получилась блестящая серебряная гирлянда, и мать весело улыбнулась Хайрутдину. Отец посмотрел, как всегда, хмуро, но ничего не сказал, а Сания подпрыгнула и вытащила нож, заткнутый за полку на стене: эту рыбу уже можно было чистить, не спрашивая позволения.
Однако хорошие уловы случались редко, крупную рыбу выловили из речки, ещё когда дядя Нияз был молодой и не такой сердитый, а мелкой не давали вырасти: ловили её и сеткой и бреднем. Ребятишки весной черпали мальков просто мешком на палке. Из мальков с крупой матери варили кашу и удивлялись:
— О алла, куда же пропадает в реке крупная рыба?
— А если маленькую рыбу пускать назад, чтобы росла? — сказал раз Хайрутдин и показал дяде Ниязу пригоршню трепещущих серебряных мальков. Он собирался уже бросить их в воду, но старик быстро вытянул руку и больно стукнул его согнутым пальцем по бритой головёнке.
— Дурак! — крикнул дядя. — Какого дурака аллах послал Габдулле! Тогда эту рыбу съедят другие. Понял?
— Понял, — неохотно ответил Хайрутдин и, положив рыбок в корзину, осторожно потёр ушибленное место. Но он понял только, что дядя ответил неправильно. А как надо было бы ответить — этого он себе ясно не представлял.
Их было шестеро сыновей (Хайрутдин по счёту третий), и мать, как-то раз наливая похлёбку в большую глиняную чашку, сказала со вздохом:
— Надо купить чашку побольше, Габдулла, этой уже на всех не хватает.
— А землю ты тоже скажешь растянуть, чтобы она давала больше хлеба? — ворчливо ответил муж.
Хайрутдин тихонько опустил руку с ложкой: он заметил, что сердитые глаза отца смотрят на него.
— Ртов больше, чем требуется по нашей земле рук для работы, — снова заговорил отец и зачерпнул ложку дымящейся лапши. — У Ибрагима два сына на Урале, копают белое золото, хорошо зарабатывают. Осенью принесут деньги. Ибрагим возьмёт в аренду ещё столько земли, сколько имеет. Это хорошие сыновья. — И отец опять взглянул на опустившего голову Хайрутдина,
Вскоре мать, примачивая водой покрасневшие от слёз глаза, сшила Хайрутдину заплечный мешок и положила в него хлеба, соли и пригоршню луковиц. Деньги на дорогу были замотаны под онучу на ноге, вместе с паспортом.
— От него в доме пользы меньше, чем от братьев, — сказал отец. — Не растёт вовсе и силы мало, пускай приносит деньги.
Прощаясь, мать потихоньку от отца повесила на грудь Хайрутдину ладанку с щепоткой родной земли, чтобы он лучше помнил родной дом. Но Хайрутдину и без того казалось, что даже воздух чужих мест будет
