Шелушил-шелушил и скок, порхнул по ёлке повыше и куда-то пропал. Что он там делает?
Ну, я ведь вам рассказываю не о вчерашней своей прогулке. Было это много лет тому назад, и лазила я тогда по деревьям разве немного похуже обезьяны.
Лыжи я на земле оставила, сама тихонько с ветки на ветку, с ветки на ветку, да так и застыла. Ну и чудеса! Красный клёст с криком вспорхнул у самой моей головы, а перед глазами у меня на ветке у ствола гнездо! И так ловко прилажено и замаскировано, что и тут я его еле заметила. А из гнезда, ну просто глаза в глаза, смотрит на меня птичка, и нос такой же кривой, только сама не красная, а желтовато-зелёная.
В следующую минуту она опомнилась, пискнула и из гнезда вылетела, чуть меня крылом по лицу не задела. А в гнезде… лежат четыре птенчика, совсем голенькие, слепые и на меня ротики раскрывают: дескать, дай покушать. А родители так и вьются, так и кричат: «Убирайся, пожалуйста!»
Я, конечно, убралась как можно скорее. Страшно даже смотреть было на несчастных голышей. Лыжи надела, но отъехала не очень далеко, за дерево спряталась и в бинокль поглядываю: не замёрзли бы птенчики без матери. Только она сразу же вернулась и юрк в гнездо. А маленький красный папа ещё немножко поволновался, а потом сел на ветку и запел. Очень у него немудрёная песенка, до соловья, конечно, далеко, но зато соловья когда ещё дождёшься, а этот удивительный певец и сам похож на нарядную ёлочную игрушку, и так весело заливается, слушаешь — не наслушаешься!
Мне показалось, он здорово хвастался, как ловко напугал страшного зверя, что к его детишкам подбирался. А я послушала песенку и тихонько пошла дальше.
Ну разве это не похоже на сказку? Клёсты выводят детей зимой, часто в самые свирепые морозы. Правда, кормят они их очень калорийной пищей: мелко-мелко разгрызают, точно разжёвывают, еловые семена, размягчённые слюной. Сами тоже еловыми семенами питаются. И от этого всё тельце клеста так просмаливается, что мёртвый он не гниёт, превращается в маленькую мумию.
Песенка клёста становилась всё тише и замолкла. Ясно, песнями семью не прокормишь, наверно, маленький отец опять принялся шелушить шишку, готовить еду для птенцов.
С аппаратом или без него, можно и так ведь — душой запоминать, что видишь и слышишь в лесу. Вот так я стояла за кустиком и запоминала душой.
Тишина стояла в лесу удивительная. Казалось, упадёт с дерева сухой листок, что случайно на нём задержался, и то загремит на весь лес. Вдруг я даже вздрогнула, такой разбойничий свист по лесу покатился. Дятел! Вот это кто! Нырком, как всегда, промелькнул между деревьями и не сел, а с лету прицепился к стволу, хвостом в него упирается, точно это у него третья нога, и ну долбить клювом, как молотком: тук-тук-тук.
И сразу же, точно он сигнал дал, в лесу раздалось «пинь-пинь-пинь», и целая стайка мелких пичужек закружилась вокруг дятла: синички разные, поползни, пищуха и королёк-крошка.
Кусочки коры от дятлового молотка так и посыпались с дерева. А синички закружились, ни одного кусочка коры не пропустили, всю насекомую мелкоту, что под ними зимовала, вытащили и склевали.
Дятел, известно, птица серьёзная, такой мелочью не интересуется, добирается до насекомых покрупнее.
У него язык тонкий, на конце шило роговое с зазубринками. В ходы, что насекомые в дереве точат, он язык засунет, жука или личинку проколет и вытащит.
Дятел мне понравился, но я, верно, шевельнулась, и он это заметил. Опять свистнул разбойным свистом, оторвался от дерева и умчался. Летит, точно в волнах ныряет. Синицы кинулись за ним. Вдали ещё раз прозвенели их стеклянные голоски и стихли. И опять я стою, тишину слушаю. Чудесна она, лесная тишина. Как будто и молчит и в то же время тысячью звуков говорит: ухо их не слышит, а душе понятно.
Но в этот раз тишина не вернулась. Зашелестели кусты, и на полянку выбежала кучка мальчуганов. Впереди парнишка лет пятнадцати, остальные помладше. В руках держат сетки и птичьи клетки. Одна клетка белым платком прикрыта.
Я тихонько опять за куст отступила, что, думаю, за компания такая? На что этому взрослому парню малыши понадобились?
Остановились, смотрят в ту же сторону, что и я только что смотрела.
— Сейчас их нипочём не удержишь, — сказал старший и рукой с досады махнул. — Так и будут теперь за дятлом лазить, объедки подбирать. Он им заместо няньки.
— Жалеют? — спросил один, самый маленький.
— Тоже вздумал, — старший на него рукой махнул презрительно. — Болтаешь зря. Айда, ребята, на полянку. Митька тоже, вроде дятла, жалостливый. Кормушку устроил, птичья столовая, говорит. Там у него всякие птицы навадились. Живо чего надо прихлопнем.
— Я щеглёнка хочу, — сказал мальчик побольше. — Сенька, слышишь?
— Там и щеглов… завались, — ответил Сенька великодушно, точно богач, которому своим добром поделиться не жалко. — Митька не ленив. Репьёв насобирал целые веники. На всю зиму. Щеглы их страсть шелушить любят. И ещё рябину.
— А рябину кому? — спросил маленький белобрысый.
— Рябину свиристелям да щурам, — объяснил Сенька. Он в птицах разбирался неплохо. — Они к нам с севера зимовать прилетают. Вовсе дураки доверчивые, сами в ловушку просятся.
— А синицам что? — допытывался белобрысый.
— Им сала кусок на палку гвоздём приколотил. Прицепится синица лапками и ну долбить. Потеха!
— Палку, — опасливо отозвался ещё один мальчик в синей куртке и почему-то оглянулся. — А если Митька этой палкой кому по шее? Он ведь не меньше тебя, а в восьмом уже, а ты — в пятом.
— А тебе до моего класса дела нет, — ощетинился Сенька. — Не в школу пришёл.
Он так зло глянул на него, что мальчик попятился. Это Сеньку успокоило.
— Ещё чего, — усмехнулся он, — Митька-то в первую смену учится. Пока домой придёт, пока что… А мы их цап и айда…
Говоря это, он повернулся и тут заметил меня, прищурился и подбоченился вызывающе.
— А тебе чего тут надо? — спросил дерзко. — Тоже за птицами пришла?
— Тоже, — согласилась я. — Только ловить я их не собираюсь. Люблю вот наблюдать, как они в лесу вольно живут, что делают. Митя ваш птиц жалеет, кормит. А вы и рады, что птицы человеку поверили, не боятся? Этим доверием пользоваться вздумали?
Меньшие мальчишки неловко потоптались, переглянулись.
— Поют они хорошо, — нерешительно проговорил мальчик в куртке. — По клетке скачут. Смотреть весело.
Остальные мальчики уже стояли вокруг меня. Сенька оказался немного в стороне, молча поглядывал на меня исподлобья.
— Скачут? — переспросила я. — А ты думаешь, от веселья скачут? А почему вот у того мальчика клетка платком закрыта?
— Это чтобы птица голову не разбила, — охотно отозвался мальчик и поднёс мне клетку поближе. — А то разобьёт голову и помрёт.
— От большого веселья значит? — досказала я. — Жила она на воле, лети, куда хочешь. А в твоей клетке прыгай с жёрдочки на жёрдочку. Вперёд — назад, вперёд — назад. Отчего птицы в неволе долго не живут? От веселья? Ты об этом думал?
— Не думал, — сознался мальчик. — То есть думал: скачет, значит ей весело.
— А ты больше думай, — сердито вмешался вдруг Сенька и даже ногой топнул. — Индюк тоже думал, да сдох. Уговор забыли? Птиц наловим, продадим, мяч футбольный купим. Айда, пошли, нечего тут с ней разговоры разводить.
Но мальчики переглянулись и вдруг… все к Сеньке спиной повернулись и глядят в разные стороны, будто его не слышат. А он постоял, плюнул, погрозил мне кулаком и ушёл, забрав все свои ловушки. А мальчики со мной остались, и мы продолжали разговаривать.
Те, кто ловит птиц, часто думают, как и тот мальчик: «Скачет по клетке — значит ей весело». Так ли это?
Вперёд — назад, вперёд — назад. И горсточка конопляного семени в обмен на свободу, на гнездо, которого никогда уже не совьёт маленький пленник. Горсть семян в обмен за радость полёта, на песню не
