так мало видел в своей Вятке. Он покупает (впервые в жизни свободно, сам) всякую немудреную снедь на пристанях, (в первый раз в жизни) накупил себе апельсинов и стрелял в тире. Скоро Саша остался без гроша. Да, его поразила Одесса: ананасы, кокосовые орехи, слоновая кость и морские раковины в магазинах, сверкание моря, корабли. Знакомится он с учениками и матросами. И здесь полное несовпадение: эти «морские волки» все оказываются мещанами и прозаиками и думают о жалованье, о пайке и дешевизне арбузов. Грину же грезились пираты, морские дали, дикие земли и бегающие по волнам девушки. Моряки считали его слабаком, психом и бездельником. Впрочем, все считали его бездельником, пока не открылся его великий литературный дар – единственное дело его жизни, обещавшее грандиозный успех. Как всегда, успех разминулся с художником. То же было и у Ван Гога, и у Модильяни, и у Пиросмани. Сейчас есть все: собрания сочинений, экранизации, хвалебные рецензии, музеи. При жизни же не было ничего. «Он жизнь любил не скупо, как видно по всему, но не хватило супа на всей земле ему». Эти слова Б. Окуджавы о Пиросмани и к Грину можно приложить, и ко всем художникам мира, умершим голодными, от Ф.Г. Лорки до В. Шаламова.
Мальчик научился плавать и едва не утонул. Не умереть с голоду помогли случайный попутчик, бухгалтер Хохлов, и его помощник Кондратьев. Один поселил Грина в хлебном месте: в бордингаузе – береговой команде для отставших от рейса матросов. Кормили мальчика неплохо и даже башмаки выдали. А Кондратьев потом, когда Хохлов Александра выгонит, пристроит его на таможне. Грину удастся даже сделать два рейса «плавания»: вокруг Крыма и Кавказского побережья на «Платоне» и в Херсон на «дубке» с черепицей. «Дубок» гордо назывался «Святой Николай». Отец сжалился, прислал 10 рублей телеграфом: заплатить за «Платон». Но на второй «заход» (вернее, «заплыв») денег уже не хватило, отец прислал только три рубля. Работа на «Платоне» была тяжелая и прозаическая – никаких далей и морских приключений. Перевозили портвейн, овец, муку. А на «Святом Николае» с его черепицей было и того хуже, пришлось еще и поваром работать. А хозяева денег не заплатили, вычли все жалованье за разбитую черепицу. И наконец, верх удачи: рейс в Александрию на хорошем пароходе. Но ни львов, ни Сахары Грин не увидел. Провалился в грязный арык, посидел на грязной улице. И еще в него плюнул грязный верблюд. А на обратном пути его вообще с работы сняли, и он провел все это время ничего не делая, в качестве пассажира (правда, кормили исправно). Он такое выкинул! Капитан пленился м?стерской греблей английских моряков и решил научить тому же своих матросов. Наш Грин счел это занятие бессмысленным, высмеивал капитана и даже бросил весла. Великое дело кровь! Польская бунтарская кровь… Однако ночлежки и «обжорки» – вот где можно было встретить будущего великого писателя.
Подходящее место для Горького, исследователя социального дна, и совсем неподходящее – для создателя русского «фэнтези», мечтателя и поэта. Жизнь не просто была неласкова с ним – она наехала на него, как «студебекер». Пришлось и побираться у матросов на судах, стоящих в гавани, и просить у прохожих, и ночевать в порту. Для тяжелой физической работы у худенького юноши не было сил. А морское дело он так и не изучил: ни карту, ни компас, ни секстант, ни машинное отделение, ни даже морские узлы. Его герой, юнга Грей, оказался куда проворнее и стал «из щенка – капитаном». Беда Грина была в том, что он не мог уплыть иначе, чем его Ассоль. Ему нужна была шхуна с алыми парусами. А она не пришла. И не нашелся Орт Галеран, чтобы помочь в жизни бедному талантливому юноше, не было мецената Футроза, чтобы взять его за крылышки и пустить гулять по глобусу. Хуже, чем в «Дороге в никуда». Гриновская дорога оказалась без всяких «пикников на обочине».
Совсем оголодав и отчаявшись, юноша решил вернуться домой. Все-таки отец у него был неплохой. Упитанного тельца не заколол, но накормил, дал приют. И так будет много раз. Грин будет возвращаться, отогреваться в семье и уходить. А отец будет давать на дорогу то пятерку, то трешку, платить за комнату, подыскивать какие-то халтуры в своей больнице. Еще год Грин проведет в Баку. И сам потом напишет об этом годе: «мрак и ужас», «отчаянно тяжелый год». Удалось было поработать у рыбаков на промыслах, но свалила малярия. На нефтепромыслах юноша не выдюжил. Рваный, больной, голодный, он просил подаяния, красил мельницу, помогал кузнецу. И опять – в Вятку, к отцу. А там – отчаянные попытки прокормиться. И у присяжного поверенного иски переписывал, и роли в театре. И вот очередной проект. Пешком на прииски, на Урал. Но это была совсем не Аляска. Ни риска, ни романтики, ни волков, ни состояния, вырытого из ямы. Все заорганизовано, все от конторы. Крутишь ворот – сдаешь золотишко. Оно не твое, а от казны. На Клондайке Грин был бы на своем месте, хотя физически бы не потянул. А вот на этом прииске совхозного типа ему было неинтересно. В бараках (опять-таки коммуналка!) валялись лодыри, шел картеж. И Грин тоже работал на хлеб, чай и табак. Набирал у всех сытинских книг и читал запоем, потом ушел на лесосплав, кое-что заработал, но не золотые горы. Было скучно и тяжело для мыслящего человека. А ведь грезились ему индейцы и медведи. Медведь, правда, был. Такой сговорчивый Миша. Вроде бригадира. Напарник, алкаш Илья, Грину объяснял, что медведи бросаются на тех, кто без дела, а кто дерево пилит, тех не трогают. Так это и получилось: Грин усердно пилил, и Миша ушел. Но потом начинается серия настоящих приключений. В 1902 году Грин идет вольноопределяющимся в армию. Этот нонконформист, поэт, бунтарь! Его хватило на четыре месяца, и армию он возненавидел на всю жизнь. Ранец, артикулы, ружья, фельдфебели, дисциплина, униженное положение «нижнего чина» – как раз для потомка инсургента! Шляхетская гордость взыграла в нем, «униженном и оскорбленном». Он на какое-то время действительно делается врагом государства. Его солдаты: Гарт, Батль, Соткин – бегут из казарм, часто ценой жизни, чтоб умереть на зеленой траве. Конечно, неудачника Гриневского застукали и посадили под арест на три месяца на хлеб и воду. Но вокруг Оровайского пехотного батальона ходили пропагаторы-эсеры, ища, кого бы сагитировать. Грина и агитировать не надо было, он знал ценность свободы. Он пал в объятия эсера- вольноопределяющегося А.И. Студенцова, получил фальшивый документ и был переправлен в Киев, потом в Одессу, а после и в Севастополь. Сначала эсеры ему понравились: подпольщики, анархисты по виду, смелые, идеалисты. И здесь Грин, отныне Алексей Длинновязый, нахватал кучу явок, адресов и стал проявлять способность к пропаганде.
В Севастополе, судя по всему, было весело. Умное царское правительство сослало массу революционеров на эту базу ВМФ. Если верить Грину, революционеры ходили по городу бригадами, а эсдеки и эсеры («седые» и «серые») еще и отбивали друг у друга солдатско-матросскую массу. Организация эсеров состояла наполовину из идеалистов, наполовину из фанатиков. Прокламацию написать было некому. А Грин писал как бог. Тут он и знакомится с пылкой эсеркой Екатериной Бибергаль. Похоже, Катенька собиралась умереть с Грином на одном эшафоте, как Перовская с Желябовым. Но Грину до такого маразма дойти было не суждено. Он произносит речи на встречах, он способен сделать эсером даже пристава. С его помощью эсеры теснят эсдеков, а эсдеки хоть и негодуют, но тоже Грина заслушиваются. Дело кончится арестом в ноябре 1903 года. Тюрьму Грин возненавидел пламенно. Отныне для него государство – это крепость и казарма. Через месяц, 17 декабря 1903 года, Грин пытается бежать из тюрьмы – и неудачно. Просидел он год, но этот год был невыносим. Грин становится диссидентом до 1917 года включительно. В рассказе «Она» (1908 г.) он напишет: «Людям, посадившим его в тюрьму, не было дела до его страданий; они служили отечеству». Этот злостный подход «индивидуала» ничего хорошего не сулил не только жандармам, но и всяческим народникам и социалистам. Дикая идея спасать народ от самого себя и все взять и разделить Грину (поляк, шляхтич, индивидуалист, талант) была абсолютна чужда. Народ он видел вблизи и хорошо к нему относился. Но класть на это дело жизнь – о нет! Грин не был «общественным животным», он был одиноким человеком. Военный суд (ведь он беглый солдат) в Севастополе приговорил его к ссылке. А севастопольские «сатрапы» пытались найти повод объявить в Севастополе военное положение хотя бы на три дня, чтобы Грина повесить. Он явно был отмечен Роком. Ведь когда началась забастовка и всех политзаключенных освободили, его одного не хотели выпускать! Революционный вал заносит Грина в Петербург. Там он опять садится в тюрьму (но ни в чем жестоком и кровавом он никогда не участвовал: листовки, выступления, связь, то есть игра в революцию, – этим дело и ограничилось). И на четыре года наш агитатор загремел в Туринск Тобольской губернии. Кстати, он знакомится с еще одной революционно настроенной особой – Верой Павловной (и точно, она была персонаж Чернышевского) Абрамовой. С 1907 года они будут жить вместе, в 1910-м поженятся, а в 1913-м разойдутся. Она его, конечно, за муки полюбила, а он ее – за состраданье к ним, но когда Грин начал писать, ему решительно расхотелось мучиться.
А из ссылки он опять убежал, едва прибыл его «этап». Жаворонок – певец свободы – в неволе не живет. Бежит он в Вятку, к верному отцу. Тот достает документ с покойника, и Грин жил по нему. Самый первый рассказ, «Заслуга рядового Пантелеева» (такой слабый, что даже в собрании сочинений печатается
