чем кроватей, просто они спали по очереди. Сейчас живых в убежище не было. Несколько ящиков с землёй перевёрнуты, разбросаны другие нехитрые пожитки жильцов. В помещениях они нашли двенадцать трупов с ранениями от холодного оружия. Нападение произошло совсем недавно — трупы ещё не начали разлагаться и кровь на бетонном полу ещё не засохла.
— Ленточники, — уверенно заявил Митяй.
— Почему ты так решил?, — спросил Рахманов.
— Оставили только убитых. Остальных увели делать пересадку. Их превратят в ленточников. Вернут сюда... У ленточников стало ещё на одно поселение больше. Совсем близко к Америке. Скоро будут брать Америку. Если уже не начали.
— Значит нам надо уходить?
— Нет, они вернуться только через несколько дней или недель. Я думаю, нам пока в этом убежище ничто не угрожает. Предлагаю остаться здесь: нам всем надо отдохнуть — у нас был тяжёлый день.
В течении часа они убрали трупы, найдя невдалеке разрытую нишу, которую когда-то местные использовали одновременно как туалет, кладбище, мусорную свалку и питомник для разведения слизней. Рахманов внимательно осмотрел стальную дверь полуметровой толщины без единой царапины с мощным герметизирующим и запирающим механизмом. Он спросил у Митяя:
— Как они взломали дверь?
— Её не взломали. Дверь открыли изнутри.
— Предательство?
— Это слово здесь не уместно. Без участия своих тут не обошлось: или снаружи или изнутри был кто- то из местных, ставший ленточником. Изнутри вряд ли — они бы определили его сразу. Может кто-то из торговцев или охотников был захвачен и пришёл сюда уже ленточником, приведя своих новых друзей. Ему, как своему, дверь и открыли. А может они были в осаде долгое время — ленточники они ж терпеливые. Да с голодухи решили сами дверь открыть, чтобы погибнуть в бою или попытать счастья и прорваться. А может кто-то решил сдаться, и добровольно стать ленточником, испугавшись голодной смерти, — такое тоже бывает.
Они закрыли дверь, выставили дозор. Митяй спросил у Рахманова:
— Что теперь делать будем, друг?
— В Америке нам делать уже точно нечего. Американцы хотели нас убить. Дехтер, Светлана и Глина или уже убиты или будут умерщвлены в ближайшее время. Создателей радиопередатчика мы не нашли, да я уже и не представляю, где и как их искать. Надо возвращаться в ваши лагеря, сообщить о предательстве Америки. С Тракторного мы вернёмся к вертолёту. Заберём радиопередатчик. Переустановим его поближе к лагерям или где-нибудь в Центре. Радист его настроит как надо, научит какого-нибудь партизана с ним обращаться. Ну а потом мы возвращаемся в Москву, доложим о частичном выполнении задания.
Митяй грустно посмотрел на Рахманова, о чём-то своём подумал, и тихо сказал:
— На этом и порешим... Только путь к лагерям будет нелёгким. Через Немигу возвращаться нельзя, там нас ждут. Возможно, и весь туннель между Немигой и Нейтральной патрулируют американцы, выжидая, где мы появимся. Поэтому до Нейтральной придётся идти ходами. А я здесь чужой, дороги не знаю. Можем наткнуться на ленточников или диггеров или тварей каких-нибудь. Ну да на всё воля Божья.
Радист осматривал поселение. Вещей было мало — только посуда, одежда, оружие. Один угол в убежище местные отвели детям. На полу в картонной коробке лежали игрушки. Несколько древних, оставшихся от родителей. Несколько самодельных. Вот на самом верху лежит кукла, сшитая из тряпок с трогательно нарисованной улыбкой на тряпичной мордашке. На животике куклы зачем-то написано: «Маша» — имя либо самой куклы либо её владелицы.
В этом углу детям разрешалось рисовать на стенах. Всё пространство стен, насколько хватало детского роста, было зарисовано. Дети очень старались. Какой-то малыш нарисовал поверхность — такой, какой он себе её представлял. В верху рисунка красовался ярко-оранжевый кружок солнца с расходившимися от него в сторону лучиками. Солнцу были пририсованы глаза, нос и рот. Солнце улыбалось. Вокруг солнца небо белого цвета: не то синей краски у них не было, не то художник таким его себе представлял. Рядом с солнцем с неба свешивалась на проводе лампочка, такого же, как солнце, оранжевого цвета. Юному художнику было невдомёк, что если светит солнце — лампочки уже не нужны. Под небом — зелёное поле, на котором там и тут стоят ящики с растущими в них злаковыми. На переднем плане нарисована семья автора рисунка, каждый из которых подписан: «Папа», «Мама», «Лизка», «Колька». У всех в руках что-то было — в каждой руке по большому куску. Радист догадался, что это — еда. Все четверо улыбались. Таким Лизка и Колька представляли себе счастье. Теперь они сидят в клетке в каком-то из поселений ленточников, ожидая пересадки им в шею глиста. Все их детские мечты, пусть даже нереальные, но такие светлые, будут заменены на патологическую заботу о сохранении жизни и размножении присосавшихся к ним паразитов.
У Радиста защемило в груди. Он заставил себя отойти от детского уголка. Вот на стене под самым потолком висит полка, на ней книги. Радист, от нечего делать, пересчитал книги — сорок одна. Это была библиотека этого поселения. Книги тут ценили и любили. Истрепавшиеся обложки были заботливо обшиты хорошо выделанными свиными кожами и поэтому каждая книга, когда её брал в руки Радист, была тяжела и приятна на ощупь. Из-за чёрно-коричневого ячеистого цвета кожи, казалось, что книга содержит какие-то таинственные древние знания. Здесь было несколько детских книжек, учебник средних классов по географии, несколько томиков стихов, романы. Три книжки были на белорусском языке.
Радист открыл наугад. На пожелтевшей странице была нарисована девушка с венком на голове, с длинными светло-русыми волосами в белом простом платье с национальным орнаментом красного цвета. Рядом — стихи на белорусском. Радист стал тихонько читать вслух, пробуя на вкус этот язык:
Дословный перевод :
Он произносил в слух слова этого мягкого и ласкового языка, добрую треть которых не понимал. Сознание перенесло его куда-то наверх, на поверхность. Правда не на ту поверхность, какой она была в
