торчунами. Местами на десятки метров пол и низ стен был устлан торчунами. Когда на них наступаешь, они мягко сгибаются под тяжестью человеческого тела. Когда подымаешь ногу — они быстро выпрямляются и не остаётся никакого следа от только что ступившего на лужайку торчунов человека. Торчуны безобидны, но в пищу человеку не пригодны — желудок не мог переварить их жёсткие ткани.
Зато их с удовольствие пожирают подземные представители фауны — жабки. Жаб, как таковых, не видели с Последней Мировой. Жабки, возможно, это и есть мутировавшие потомки жаб, хотя сходство у них очень отдалённое. В условиях темноты подземелий жабки стали полупрозрачными и без глаз. Да и рудиментарная голова у них представляла собой лишь небольшой бугорок на круглом туловище с четырьмя короткими перепончатыми лапками. Они выползали из щелей и ямок, съедали одного, а которая побольше, то и двух торчунов и уползали обратно в щель. В течении долгих часов торчуны, покрытые защитной оболочкой, переваривались в животах жабок. Но жабкам спешить было некуда, торчуны росли намного быстрее, чем их съедали.
Был кто-то, кто ел и жабок, но Радист уже не решился расспрашивать про них у замкнувшегося в себе нейтрала, переживавшего гибель своего друга.
Хотелось есть, но никто не решался предложить Митяю сделать привал. Командир сам решает, когда, где и для чего им останавливаться. Когда они проходили одно из перекрещений ходов, послышался приятный аромат. Решили вернуться и узнать, что является источником этого аромата, тем более, им всё равно было, куда идти. Они вернулись и свернули в боковой ход. По мере их движения запах усиливался. Аромат был намного приятнее, чем запах тушёного картофеля с мясом, — гастрономической мечты муосовцев. Где-то готовили такую пищу, которую умели делать только жившие когда-то на поверхности повара. А может даже и они не умели?! Желудки бойцов урчали. Любая пища: грибы, тушёнка, которые оставались у них в мешках; да что там грибы и тушёнка — картофель тушёный со свининой, не могли сравниться по вкусу с тем, что источает этот запах. Они уже почти бежали, предвкушая, как обменяют на оружие, а если им не дадут — то возьмут силой в этом дивном поселении их пищу. Они подбежали к следующему перекрёстку ходов. По центру перекрёстка была полуметровая возвышенность, как будто большой гриб или торт. Рядом с этим «тортом», на полу ещё несколько разноразмерных бугров или бугорков. Этот торт, бугры, бугорки, пол возле них и стены на пять-десять метров вокруг покрыты нежной розовой пенистой массой, источавшей сладкий аромат. Усилием воли Митяй, пришедший первым, раздвинул в стороны локти, заградив проход, и спокойно сказал:
— Назад.
Митяй стал отступать, отодвигая назад недовольно толпящихся за его спиной бойцов. Рахманов, веря интуиции Митяя и переборов свой внезапный голод, тоже потребовал:
— Да назад вы, и схватил двух наиболее настырных, потащив их за собой.
Один молодой солдат-центровик, поднял руку и сгрёб ею со стены кусок пены. Он, не удержавшись, поднёс этот нежный пудинг к своему рту и укусил.
Миллионы микроскопических стрекал мутировавшей плесени гриба-пеницилла вонзились в губы, язык и нёбо, выплёскивая смертельный парализующий яд. Солдат секунду постоял, а потом упал лицом вниз — прямо в нежно-розовую плесень. Едва заметно пена вокруг бойца зашевелилась и стала заползать, покрывая тело и одежду солдата. Митяй и кто-то из уновцев схватили солдата и стали его оттаскивать назад, подальше от эпицентра плесени. Когда его перевернули на спину, на ещё свободной от плесени части лица застыла гримаса смерти. Рахманов руками в перчатках стал оттирать щёки воина, но плесень стиралась вместе с уже отслаивающейся кожей.
Тем временем Митяй обратил внимание на второго централа, который вожделенно смотрел на пену, глотая слюну. Не смотря на гибель товарища, наркотические испарения плесени побуждали его тоже вкусить сладостного пудинга. Митяй здоровой рукой смазал ему по лицу, приводя в чувства, после чего скомандовал уходить. Не смотря на желание похоронить боевого товарища, решили, что это только разнесёт плесень. Погибшего центровика так и оставили лежать, поглощаемого пеной. Рахманов, уже полностью освободившись от морока, подошёл к плесени и бросил туда измазанные перчатки. Теперь он рассмотрел, что за холмики покрывала плесень — это были поглощаемые плесенью животные, пришедшие на аромат. Теперь приторно-сладкий запах показался ему отвратительным. Хотелось быстрее уйти из этой сладкой западни.
Три смерти за день: Ментал, нейтрал, центровик. Отряд редел. Они не знали куда идут — удаляются, приближаются к Нейтральной или ходят по кругу. Нервы были на взводе. Казалось, единственным человеком, который спокойно всё это созерцал, была Майка. Или за свою коротенькую жизнь она успела увидеть и не такое, или она переживала всё увиденное по-другому, внутри себя, или детское сознание не позволяло воспринять ужас всего с ними происходящего. Вот и теперь она сидит на плечах уновца, обхватив его за шею и прижавшись щекой к его голове. Спит. Как не странно, никто не жалел, что девочка была с ними — и это не только потому, что она всех их спасла. Им было о ком заботиться и это помогало бойцам держать себя в руках.
Прямо в канализационном туннеле, по которому они шли, ночевать было опасно, а подходящего убежища или помещения им встретить не удавалось. Они услышали какой-то знакомый звук. Звук шёл из метровой трубы, жерло которой выходило в канализационный люк. Митяй незвучно пополз в эту трубу. Кто-то из уновцев за ним. Наткнулись на люк. Это был не герметичный люк, а просто кусок жести, переделанный под некое подобие двери. Звук шёл из-за него. Почему-то этот звук казался родным и безопасным. Митяй постучал. Жужжание утихло, послышалась суета, что-то падало. Митяй настойчиво постучался ещё раз.
— Ну что, суки, пришли и за нами? Ну, что ж, входите. Мы готовы встретить вас. Только сдаваться, как Липские, я не намерен. Будем мочить вас, пока силушки есть. Узнайте, как хохлы драться умеют. Я вам тут сечь запорожскую устрою.
Жужжание возобновилось и стало ещё интенсивнее. Засов двери открылся. Митяй толкнул дверь. Прямо в глаза светил фонарь, укреплённый на строительном шлеме мужчины лет сорока. Двумя руками мужчина держал приподнятый меч, готовясь нанести удар. Луч фонаря Митяя осветил стоявших рядом с мужчиной женщину, мальчика лет двенадцати и девочку лет десяти. Они решительно держали копья, готовые к бою.
— Я пришёл с миром, — сказал Митяй, бросая на пол меч и показывая разряженный арбалет на культе.
— А вы все приходите с миром, а заодно и с гнидами своими. Ну что ж, заходите по одному, познакомитесь с семьёй Страпко. Мы не такие как Липские, будем драться.
— Я не ленточник. Видите — я без оружия. Можете проверить меня.
— Тогда ползи сюда на коленях.
Митяй, переборов свою гордость, лёг на пол, по-пластунски подполз к главе семьи и покорно лёг на бетонный пол. Тот приставил к его шее остриё меча — Митяй не отреагировал. Страпко-старший начал давить — Митяй лежал. Страпко стал давить сильнее.
— Э-э-э, зарежешь так, — не двигаясь, сказал Митяй.
— Да, блин, — задумался Страпко-старший, — ленточник бы уже прыгал, как ошпаренный. Но, кто там вас знает, может вы уже научились терпеть это.
— Па! А ты ему перережь шею. Если червячка не увидим — значит не ленточник, — добродушно посоветовала девочка.
— Да цыц ты, нехристь малолетняя. То ж человек живой, — прикрикнул мужик, не отводя меча от шеи Митяя. Он присел и стал рассматривать шею, на которой только немного сочилась кровь от уже убранного острия меча. В остальном состояние шеи Митяя Страпко-старшего удовлетворило.
— Не-а, видать, не ленточник. Ладно, брат, вставай. Ты уж извини — времена такие. Мы тут последние остались в округе. Всех ленточники наших того: кого повырезали, кого силой побрали, а кто и сам согласился с ними уйти. Меня Михайло звать. А это жена и дети мои, значит.
Митяй поднялся. Теперь он видел, что от шлема Михайло шёл провод. Он заканчивался в метрах трёх за его спиной — там был установлен велопривод к динамо-машине, который усиленно крутил ещё один
