опустел. Зато где-то вверху открылись окошки, в которых появились любопытные лица.
Войско основной хазарской гвардии аларсиев и впрямь представляло собой красивое и грозное зрелище. Впереди скакали глашатаи, трубя в медные трубы, за ними – всадники с вымпелами на высоких шестах. Следом двигались одетые в броню воины на сильных лошадях, покрытых чешуйчатыми чалдырями[120] с богатой отделкой. У всадников был надменный и суровый вид, их начищенные до блеска металлические юшманы[121] закрывали тела, спускаясь до самых шпор, сверкающие мисюрки[122] защищали головы. Все это смотрелось грозно, мощно и великолепно. Светораде, не раз наблюдавшей за варягами в их лучшей броне и личными гриднями своего богатого отца Эгиля Золото в воинском облачении, еще не доводилось видеть столь грандиозную и опасную силу, как этот отряд неуязвимых аларсиев.
Сам бек Вениамин ехал не впереди отряда, а в середине – защищенный со всех сторон, величественный и гордый. Это был уже немолодой воин, властный и надменный, с небольшой холеной бородкой и густыми сросшимися бровями под золоченым ободком высокого островерхого шлема, острую маковку которого украшал пышный плюмаж из перьев. Казалось, что он смотрит прямо перед собой, но, тем не менее, он сразу заметил в арке ворот Овадию и поднял руку в стальной перчатке – почти небрежный жест, заставивший весь отряд замереть мгновенно.
Светорада немного оробела, слушая, с какой холодной вежливостью обменялись приветствиями бек и сына кагана.
– Здоров ли ты? Силен ли ты? Радуют ли тебя твои близкие?
В какой-то миг взгляд бека Вениамина устремился на Светораду. И пока Овадия цветисто расхваливал Вениамина за удачный поход и победу над очередными врагами благословенной Хазарии, Вениамин не спускал с нее взгляда своих темных, немного навыкате глаз.
– Это и есть русская девка, ради которой ты отказываешься от брака с моей родственницей Рахиль?
– Род этой девушки, – веско начал Овадия, – один из лучших на Руси. И для меня великая честь, что она оказалась подле меня. Она моя мечта и награда. И разве ты сам не мужчина, Вениамин, чтобы не заметить, насколько она достойнее и красивее толстощекой дочери торговца Шалума бен Израиля?
В его тоне послышались вызывающие нотки, и Вениамин сурово нахмурил брови.
– Если я правильно понял, это твоя любимая шлюха. Эти мерзкие язычницы не имеют ни на щелег[123] чести и отдаются по первому же зову, что и отличает их от богоизбранного еврейского народа, чьи женщины благородны и целомудренны, а брак с ними способен ввести мужей в общество высокородных.
От подобных грубых речей Светораду взяла оторопь, а тут еще как на грех ее пятнистая Судьба, взволнованная таким количеством незнакомых чужих коней, стала фыркать и рваться, так, что княжне пришлось приложить немало усилий, чтобы успокоить ее. Она не услышала, что ответил Овадия Вениамину, но заметила, как тот поменялся в лице.
– Кто не ценит доброго отношения и помышляет интригами, готовит себе высокий конец: его голова поднимется выше всех голов. На высоком колу! – заявил бек.
Это была прямая угроза, да и потемневшее лицо Вениамина не предвещало ничего хорошего. Потом стальная лавина аларсиев двинулась дальше за своим предводителем.
Светорада взглянула на Овадию. Он улыбался, но как-то сдержанно, одними губами. В глазах же плясали недобрые огоньки.
Светорада чуть коснулась стременем его стремени.
– Царевич, этот человек опасен.
Не глядя на нее, Овадия произнес:
– Я тоже опасен. И жидовский выродок знает это. Как и то, что однажды я его убью. И это воля небес!
Тем не менее, Светорада была встревожена, и ее не очень обрадовало последовавшее вскоре возвращение во дворец. Даже в становище черных хазар с их нехитрым бытом и хмельным весельем она чувствовала себя лучше, чем в роскошном дворце, где по углам шептались евнухи, у стражей были лица убийц, а внутренние интриги разъедали душу. Только Руслана была довольна, вновь оказавшись с сыном. Зато евнух Сабур держался почти надменно.
– Благородные жены пригласили вас к себе отведать изысканных яств на праздник Хануки, – передал он княжне приглашение иудеек.
Светорада была довольна. Ей нравилось общество образованных иудеек, их манера общения и ненавязчивая приветливость. Она засиделась у них, изумляя собеседниц своими суждениями о жизни кара- хазар. Светорада оказалась достаточно наблюдательной, чтобы отметить, что, в отличие от большинства иудеек, Рахиль не стремилась поддержать с ней беседу, да и взгляды этой полноватой хорошенькой девушки вряд ли можно было назвать приветливыми. Доброжелательная Сара даже шепнула русской княжне перед уходом, что ей все же стоит замолвить словечко о Рахиль шаду Овадии...
– Ты только окажешь услугу Овадии бен Мунишу, ибо упорство может сделать его изгоем. Если шад, как и другой сын кагана, Габо, осмелится противиться воле рахдонитов, он просто навредит себе.
Светорада ничего не знала об этом, и женщины поведали ей, как второй сын кагана, царевич Габо, осмелился резко высказаться о Вениамине, и тот, разгневавшись, схватил плетку и выбил Габо глаз.
– С тех пор Габо живет в далеких степях или в зарослях низовий Итиля и, как говорят, совсем одичал. Однако не в этом дело. Погляди лучше на нашу Рахиль. Разве она недостойна стать женой царевича? Она хороша собой и добра. И когда она станет женой Овадии, вы с ней прекрасно поладите.
Светорада предпочла сперва обсудить все это с Мариам. Когда она пришла к своей подруге, та была немного не в себе. Нет, она была все также красива, грациозна и величественна в своем изысканном одеянии – этакая смесь византийской роскоши, хазарской пышности и собственного пристрастия к ослепительно белым тонам, – но ее удлиненные лиловые глаза казались до странности пустыми, а голос звучал медленно и вяло. Она курила кальян, и, как заметила Светорада, так и не пристрастившаяся к этому занятию гаремных женщин, его ароматы ввели жену кагана в необычное состояние.
В покоях Мариам горели свечи, и только что прибывшая от иудеек Светорада спросила, не отмечает ли та праздник Хануки?
На равнодушном лице ханши мелькнула легкая усмешка.
– Ты ничего не понимаешь, маленькая язычница. Просто так вышло, что нынче наше христианское Рождество совпало с иудейской Ханукой, и я тут праздную тихо... сама...
Она стала медленно и отстраненно рассказывать Светораде, как был зачат от Святого Духа младенец Иисус, как святое семейство прибыло в Вифлеем, и дева Мария родила Спасителя в простом хлеву. Светорада сначала слушала, а потом неожиданно спросила:
– А у тебя самой были когда-нибудь дети, Мариам?
– Был... сын. Но я родила его совсем молоденькой, и сразу после родов ребеночек умер. Наверное, так было угодно Богу. Я же больше не могла иметь детей.
Для Светорады отсутствие детей казалось величайшим горем, однако Мариам говорила об этом с каким-то безразличием. Зато упоминание о молодости вдруг словно бы пробудило ее. Она поведала княжне, как некогда жила в благословенной Италии, как ее соблазнил красивый молодой сеньор, от которого она и понесла. Но внебрачные союзы среди богобоязненных христиан не приветствуются, и к Мариам стали относиться с презрением, так как простолюдинка, которая не соблюла себя, не пользуется доброй славой. И Мариам – Марию, как ее тогда называли, – начали гнать прочь, пока она не решилась уйти из родного селения с отрядом латников, проходившим мимо. Но и это был не лучший способ устроить свою жизнь.
Светорада сказала:
– У нас таких женщин называют волочайками, и каждая из них мечтает о том, чтобы какой-нибудь витязь взял ее в жены.
– Вы варвары, – холодно и сухо произнесла Мариам, никогда ранее не позволявшая себе пренебрежительно отзываться о родине княжны. – Вы не знаете, что такое чистота женщины. Я же на себе прочувствовала, что значит потерять честь.
Светорада уловила в голосе Мариам недобрые нотки. Ей стало грустно, она даже хотела было уйти, но Мариам продолжала рассказывать, и княжне пришлось остаться. Она слушала о том, как Мариам
