окровавленной палубе и перелез через борт на цепи грот-мачты. Грэнби погнался за ним, но остановить не успел.
Лоуренс скинул сапоги в воду, не слишком хорошо понимая, что делать дальше. Плавал он неважно и не имел при себе ни ножа, ни пистолета. Грэнби хотел последовать за ним и не мог: корабль прыгал туда-сюда, как детская лошадка-качалка. По серебристому тулову прошла дрожь. Хвост показался из воды, конвульсивно дернулся и с громовым всплеском упал обратно. После этого змей наконец-то затих.
Отчаянный выскочил на поверхность как пробка, кашляя и отплевываясь. Морда у него была вся в крови.
– Кажется, все. Он умер. – Выговорив это, он подплыл к борту, но не стал взбираться наверх, а лишь прислонился к «Верности», держась на воде благодаря природной плавучести. Лоуренс сам слез к нему, примостился, как мальчишка, на резном барельефе и стал гладить Отчаянного, успокаивая заодно и себя.
Отчаянный слишком ослаб для гимнастических упражнений, и Лоуренс с Кейнсом вышли на ялике посмотреть, не ранен ли он. Обнаружилось несколько царапин, одну из которых причинили страшные, подобные пилам зубы. Все повреждения ограничивались этим, но Кейнс выслушал Отчаянного и сказал с беспокойством, что в легкие ему попала вода.
После многочисленных уговоров Отчаянный все-таки влез на судно. Потрепанная «Верность» осела при этом больше обычного, и сломанные поручни пострадали еще сильнее. Но даже Парбек, с болью в сердце принимающий все поломки, не сказал ни слова в упрек, и Отчаянного встретили хоть и утомленным, но дружным «ура».
– Свесь голову за борт, – попросил Кейнс, как только дракон угнездился на палубе. Отчаянный, которому очень хотелось спать, захныкал, но подчинился. Жалуясь на головокружение, он выкашлял сколько-то соленой воды. Удовлетворенный Кейнс отпустил его, и он жалобно свернулся в комок.
– Не хочешь ли чего-нибудь свеженького? – спросил его Лоуренс. – Барашка? Его приготовят, как скажешь ты.
– Нет, Лоуренс, есть я совсем не могу, – ответил из-под крыла Отчаянный. Его спина между лопатками заметно дрожала. – Пожалуйста, пусть его уберут.
Тело морского змея, который теперь стал виден во всю длину, так и лежало на палубе. Голова покачивалась на воде с левого борта. Райли послал людей на шлюпках измерить его. В нем оказалось 250 футов – почти вдвое больше, чем в самом большом медном регале, известном Лоуренсу, хотя голова насчитывала в диаметре меньше двадцати футов. Неудивительно, что он сумел зажать в кольцо даже такое судно, как «Верность».
– Цяо, морской дракон, – определил Шун Кай. В Китайском море, сказал он, водятся такие же, но значительно меньше.
Употребить его в пищу желающих не нашлось. Когда измерения были сделаны и китайский поэт, он же художник, сделал свои наброски, топоры заработали снова. Сэклер показывал пример, орудуя своей острой лопатой. Вскоре Пратт в три приема перерубил мощный хребет. Остальное довершили собственный вес змея и медленное движение корабля: туловище со звуком рвущейся ткани распалось надвое и соскользнуло в воду с обоих бортов.
Акулы и другие хищные рыбы уже кишели в море, терзая змеиную голову; теперь началась борьба за две гигантские половины.
– Давайте-ка убираться отсюда подобру-поздорову, – сказал Райли Парбеку. Паруса грот-мачты и бизани были сильно повреждены, но такелаж фок-мачты остался цел, только немного запутался. Судно двинулось по ветру прежним курсом.
Час спустя мертвый змей уже казался серебряной черточкой на воде. Палубу вымыли, отдраили пемзой и еще раз окатили водой. Плотник и его подручные вытесывали реи для грота и бизань-марселя.
Из трюмов достали запасную парусину. К ярости Райли, ее сильно изгрызли крысы. Начали ставить заплаты, но солнце уже садилось, и с установкой новых снастей приходилось ждать до утра. Людей отправляли ужинать и спать или по вахтам, без обычной поверки.
Лоуренс, все еще босой, выпил кофе и сгрыз сухари, принесенные Роланд. Отчаянный притих и по- прежнему не хотел есть. Лоуренс пытался разговорить его, опасаясь, что он все-таки получил какие-то скрытые раны.
– Да нет же, я совершенно здоров, – невесело, вопреки собственным словам, ответил Отчаянный.
– Почему же ты тогда такой грустный? Ты сегодня поступил как герой и спас наш корабль.
– Я убил его, вот и все – не вижу, чем тут гордиться. Он не был нашим врагом, он просто проголодался. А напал уже после, потому что испугался стрельбы. Жаль, что он не понял меня. Я бы уговорил его уплыть прочь.
Лоуренса поразило, что Отчаянному в отличие от людей морской змей совсем не показался страшным чудовищем.
– Послушай, ты не должен рассматривать его как дракона. Это существо не владеет речью, не наделено разумом. Ты, видимо, прав – им руководил голод, но всякое животное способно охотиться.
– Как ты можешь так говорить? Да, он не владел английским, французским или китайским, но ведь вырос он в океане. Откуда ему было научиться человеческой речи, если он не слышал ее в яйце? Если бы я сам не умел говорить, это бы еще не значило, что я не умею думать.
– Но ты же видел, что этот змей лишен разума. Он съел четырех человек и убил еще шестерых. Будь ему известна разница между людьми и животными, это был бы… бесчеловечный поступок. – Лоуренс путался, не находя нужных слов. – Приручить морского змея не удавалось еще никому – даже китайцы признают это.
– Выходит, если какое-то существо не служит людям и не знает их обычаев, то у него и разума нет. Выходит, его убить надо за это? – Отчаянный вздыбил жабо.
– Вовсе нет. – Лоуренс не знал, как объяснить ему свою точку зрения: сам он не увидел в глазах этой твари ни малейшего проблеска разума. – Я хочу лишь сказать, что морские змеи, будь у них разум, умели бы как-то договариваться с людьми, и мы бы знали об этом. Многие драконы, в конце концов, отказываются от опекунов и разговаривать не желают. Это бывает не часто, однако случается, но никто не выводит из этого, что у драконов нет разума. – Ему показалось, что он выбрал удачный пример.
– И как же поступают с такими драконами? Как поступили бы со мной, откажись я повиноваться? Я говорю не об одном каком-то приказе – что, если бы я вовсе отказался служить в авиации?
Разговор до сих пор носил общий характер, и переход на личности поставил Лоуренса в тупик. К счастью, при таком малом количестве парусов работы на палубе почти не было, и матросы играли на баке в кости (ставкой в игре служили порции грога). Вахтенные авиаторы тоже расположились в отдалении. Лоуренс был рад, что никто их не слышит: другие могли понять Отчаянного неверно и даже счесть его нелояльным. Сам капитан не верил, что Отчаянный способен отказаться от службы, бросив своих друзей, и отвечал спокойно:
– Неприрученных драконов посылают в питомники. Если бы ты захотел, то мог бы тоже там жить. Есть очень красивая местность у залива Кардиган, севернее Уэльса.
– А если бы я не захотел там жить? Если бы захотел поселиться где-то еще?
– А что бы ты ел? Скот, идущий на корм драконам, принадлежит людям.
– Если люди сделали всех животных своей собственностью и не оставили никого на воле, глупо было бы обижаться, что я беру какую-то долю себе. Да я бы и без скота обошелся. Ловил бы рыбу. Что, если бы я поселился около Дувра, и летал где хотел, и ел рыбу, не трогая ничьих стад, – разрешили бы мне так жить?
Лоуренс слишком поздно смекнул, что ступил на опасную почву, и горько пожалел о собственной неосмотрительности. Он прекрасно знал, что ничего такого Отчаянному не позволили бы. Живущий на воле дракон, даже самый мирный, привел бы в ужас местное население. Причин для отказа, вполне разумных, нашлось бы множество, но Отчаянному они представлялись нарушением его прав и свобод. Какие резоны найти, чтобы он не почувствовал себя несправедливо обиженным?
Отчаянный кивнул, верно истолковав молчание своего капитана.
– Откажись я, меня заковали бы в цепи и силой отволокли в этот самый питомник. А захоти я улететь, меня бы не выпустили – ни меня, ни других драконов. Вот я и думаю, – в голосе Отчаянного нарастал
