Ну, а что было дальше, я столь же достоверно расскажу в следующей своей телепередаче!
В тот день.
Попытка воспоминания
В тот день под утро мне приснился странный сон: иду по пустынной улице, а незнакомый голос говорит: 'Сегодня вечером...'
К вечеру приехал в 'Московский комсомолец'. В кабинете Альбинина сидел Альбинин. Слева от него был телефон, справа - стакан с коньяком, из которого торчала чайная ложечка.
Он говорил по телефону: 'Да, старик, буду! Как штык! Ты меня обижаешь!' Положил трубку, я спросил: 'Кто это?' 'А пес его знает!' - сказал журналист, отхлебнул из стакана и любовно посмотрел на дверь, где был приколот плакат с изображением Олега Марусева.
'Однако сон не в руку! И не в ногу!' - подумал я. В эту минуту дверная ручка поползла краем вниз, дверь приоткрылась, и я увидел молодого, несколько настороженного человека. Весь вид его говорил: 'Вот я пришел. Но не потому, что хотел, а потому, что больше некуда!'
'А, Леня!.. То есть, Фима, привет! Садись!' - щедро предложил журналист и вновь схватился за трубку.
Фима был в сером костюме и чуть розоватой рубашке, никак не напоминая артиста, а скорее скромного совслужащего, пишущего украдкой юморески. Посидев минут десять-пятнадцать в молчании и вдоволь наслушавшись телефонных разговоров, он, уловив паузу, негромко спросил у хозяина кабинета: 'Володь, я на конкурс собираюсь, у тебя нет подходящих монологов?' На что тот, прихлебнув и погладив себя по бороде, сказал: 'А вон у Витьки, наверное, есть!' И опять схватил телефонную трубку, как собака кость.
Но мне совсем не хотелось их отдавать, тем более что приехал я в редакцию для выступления. Тогда обильно практиковались устные выпуски 'Сатиры и юмора', дававшие возможность людям посмеяться, а нам заработать.
В тот час 'Марусев' еще несколько раз отодвигался к стенке, пропуская в кабинет М. Генина, Л. Новоженова, А. Хорта... Очень широко дверь открылась, когда вошел М. М. Жванецкий. Не знаю, как сейчас, а раньше Михал Михалыч открывал дверь широко и долго стоял на пороге. Говоря сияющим лицом: 'Ну что, какой я подарок сделал - к вам, дуракам, пожаловал!' К Фиме он относился благосклонно, чутко выделяя его в толпе подающих надежды молодых артистов, и даже одаривал своими номерами.
Выступали мы в МИИТе. Публики было так много, что с улицы мы еле протиснулись. Отчетливо запомнилось, что Ефим одиноко ходил за кулисами, будто в ожидании приговора. Сейчас костюмер готовит ему костюмы, а тогда его приготовления закончились тем, что он достал из внутреннего кармана галстук- бабочку.
А дальше... отвыступав, я сидел в артистической, когда из зала начал доноситься хохот, он шел волнами, заполняя не только зал Дворца культуры, но и коридоры, лестничные марши... Казалось, что прорвало какую-то плотину и теперь от смеха никому не спастись!
Я выскочил в кулисы. Ефим стоял у рампы и негромко, ненавязчиво, вроде бы даже через силу, произносил какие-то слова. Зрители затихали, лишь чтобы их услышать.
Я тоже смеялся и то ли от смеха, то ли от неловкости сунул рукописи, которые все еще держал в руке, мимо кармана.
Потом выступал Жванецкий, потом в артистическую набилось народу: сверканье глаз, поздравления. Михал Михалыч раздавал автографы, Альбинин в углу уже откупоривал, я готовился сказать, что я не пью, но одну, ну две...
И тут вошла старушка с ведром и шваброй, поставила ведро, протянула Фиме мои рукописи и сказала: 'Это ваше?' Альбинин, поворотив голову и не прерывая работы, сказал: 'Это Витино!' На что старушка, смерив его высокомерным взглядом, сказала: 'Я лучше знаю! А вы тут особенно-то не мусорьте!'
Хочется написать: 'Прошли годы', но они не прошли, а пролетели. Кто-то по-прежнему подает надежды, кто-то из артистов-юмористов уехал в иные страны; некоторые, не старые еще люди, ушли навсегда...
За эти годы Ефим не сдался, не скурвился. Звездная болезнь коснулась его одним крылом и прошла быстро, как летом насморк. Он много трудится.
И если слезы очищают душу, то хороший смех - ее кормит!
Муравей
Случай со мной был... муравей в ухо вполз и пополз по мозгам.
Сын как раз в ночной клуб собрался. Я говорю: 'Вот, смотри: в институт не поступишь - в армию загремишь!' Он говорит: 'Бать, ты что - я уж год как отслужил!'
А муравей дальше переполз, и я вдруг как заору жене: 'Где ты была в два часа, если твоя подруга звонила в три?!' Жена говорит: 'А я у другой подруги была'. Я говорю: 'А почему от тебя вином пахнет?' Она говорит: 'Мы выпивали'. Я говорю: 'А мужские трусы в сумочке?! Она говорит: 'Это кто-то в троллейбусе подложил, наверное, террористы!'
Тут муравей переполз дальше, и я как заору: 'Это ж сколько денег мы могли сэкономить, если бы знали, что президента того же самого выберем?! Лучше бы, - кричу, - на эти деньги банкет на всю страну сделали! Может, тогда и у Ельцина со здоровьем было бы лучше и только голова наутро болела!'
Жена кричит: 'Тише!' А сосед из-за балкона шею вытянул и говорит: 'Говорите громче, сейчас все можно', а сам на магнитофон записывает.
Тут муравей дополз до середины, и я как закричу: 'Отменить всеобщую воинскую повинность! Хватит бедным богатых охранять!'
Сосед с балкона упал, жена под стол спряталась. А я как закричу: 'Понял! Они преступников поймать не могут, потому что сами себя ловят!'
Сын кричит: 'Батя, те, кто такое говорит, сначала телохранителей себе заводят!'
Жена кричит из-под стола: 'Да разве это тело - ребра одни!'
'Мать! - кричит сын. - Ты не в мясном отделе! А батя, может, впервые за всю жизнь задумался!'
Я говорю: 'Не задумывался я - это муравей у меня по мозгам ползает!'
Жена кричит: 'Лучше бы он тебе в глотку заполз, чтоб ты заткнулся!'
А муравей переполз в другое полушарие, и я вдруг как запою: 'Широка страна родная, много в ней лесов и рек, много газа и угля, а толку нету ни...'
Жена кричит из-под стола: 'Сынок, дай ему быстрее выпить, я бутылку в буфете спрятала!'
А я вдруг как заору: 'Пить - здоровью вредить!'
Сын от неожиданности сам выпил. А я продекламировал: 'Человек рожден для счастья, как птица для...' И тут муравей выполз из другого уха.
'Бать, ты что замолк-то? - спросил сын. - Для чего человек рожден?'
А я изловил муравья на щеке, придавил его и говорю: 'То ли для полета, то ли для помета... Не помню!'
Конец цитаты
